– Проснись, Крис! – кричит Боргев. – Мы берем машину до Москвы, едем веселиться в бар. До центра города всего сорок минут. Еще рано!

Андрей с извиняющимся видом помогает Крису встать.

– Я могу отвезти вас в гостиницу, если хотите, – говорит он тихо в коридоре. – Мы просто скажем отцу, что встретимся с ним там, через час он об этом уже забудет.

Андрей и Крис устраиваются на заднем сиденье черного «лексуса» Андрея. Тот что-то негромко говорит шоферу, и они едут по гравийной дорожке к основной трассе.

– Вы, наверное, скучаете по брату, – замечает Крис, чтобы нарушить молчание.

– Да, – говорит Андрей и продолжает после паузы: – Ну, мы были очень разными. Он обожал эту жизнь. Любил силу, деньги, даже опасность. – Андрей безмолвствует, пока они не выезжают на шоссе. – Я считаю все это чушью. Я хотел учиться за границей, получить диплом журналиста в Нью-Йорке, вернуться сюда и вести дела по-другому. Ну, конечно. – Он безрадостно смеется. – Мне не следовало ничего этого вам говорить.

– Я рад, что вы это мне говорите, – заверяет Крис. – Понимаете, бизнес был моей возможностью вырваться из нежеланной жизни – на ферме у родителей. Поэтому для меня это стало способом сбежать. Но я вижу, что у вас как раз наоборот.

– Ну да, – мрачно произносит Андрей. – Что ж, посмотрим. Как долго я продержусь.

Они уже въехали на окраину Москвы, мимо проносятся высокие жилые дома советских времен.

– Как сейчас ваша дочь? После смерти сестры?

– Для нее это было тяжело, – говорит Крис. – Но, думаю, сейчас она чувствует себя нормально.

Он не признается в своем беспокойстве, что она так и не пришла в себя, никто из них. Кем бы они были, если бы пришли в себя? Этого он тоже не хочет.

– Они сейчас едут туда, где застрелили Дмитрия. Мой отец посещает это место всякий раз, когда напьется. – Андрей качает головой. – Иногда мне кажется, он надеется, что убьют и его. Или он их убьет. Хорошо, что вашей семье лучше. Смерть Дмитрия нанесла настоящий удар по нам.

Крис не знает, что на это сказать, поэтому просто замечает:

– У вас невероятный английский.

– Голливуд, – объясняет Андрей. – Самое дешевое американское образование.

Остаток пути они молчат, и Крис засыпает.

Доставленный в гостиницу и поднявшийся в свой превосходный сьют, Крис чувствует себя раздражающе бодрым. Он открывает ноутбук, быстро просматривает почту. Повинуясь порыву, открывает фотографию, которую сохранил на рабочем столе: они вчетвером – Крис, Элиз, Маттиас и Ли – в доме на озере прошлым летом. По улыбкам Ли и Маттиаса он пытается оценить, счастливы ли они, будет ли им достаточно друг друга. Затем смотрит на себя и Элиз, стараясь припомнить, что чувствовал в тот день. Видит он только, что солнце бьет всем в глаза, они щурятся, смеются над Заком, попавшим в нижнюю часть снимка. Затем Крис достает из кейса фотографию, которую всегда берет с собой в путешествия: они вчетвером – Софи, Ли, Крис и Элиз на Великой Китайской стене. Он смотрит на своих дочерей, улыбающихся, крепко обнимающих друг друга. Наряду с другими разными признаниями Ли сказала Крису и Элиз в последние два года, что бешено ревновала Софи, была несчастна в Китае, но здесь она выглядит счастливой. Все выглядят счастливыми. Должно быть, они были счастливы. Если они не были счастливы тогда, то когда же?

Из всех нас четверых только я одна могу возвращаться в прошлое, когда хочу, где бы я ни была. Я могу совершить посадку в Шанхае, минуя аэропорт Чанги (хотя иногда заглядываю туда, чтобы попробовать жесткие конфеты, выдаваемые на паспортном контроле, которые мы с Ли всегда любили: те, с пингвинами на синтетической обертке, чудной полярный привет с тропического острова). Я проношусь через Маленькую Индию, где мы редко бывали, когда жили там, но которую я люблю теперь: громкие голоса, чай со льдом и лаймовый сок в небольших пластиковых пакетиках, узоры сари, словно смотришь на звезды.

Я брожу над гаванью, разглядываю суда и краны. Одна из хороших сторон смерти в юном возрасте – ты не утрачиваешь любопытства, возбуждения, заставлявшего меня снова и снова спрашивать у папы, когда я была жива: «Как это работает? Почему это движется?» То же желание руководило мной, когда я в десять лет разобрала плейер Ли, и она жутко разозлилась, но ведь я же собрала его обратно, разве нет? Люди думают, что мертвые все знают, но это не так, по крайней мере в отношении меня, пока: информация открывается мучительно долгими этапами, насколько я могу судить. Я сижу на уроке физики в сингапурской Американской школе, за пустой партой в последнем ряду и делаю мысленные заметки о кварках, черных дырах и коте Шрёдингера.

Когда мы с Ли были маленькими, то обычно задерживали дыхание, проходя мимо кладбища, выдыхая и хихикая, не в силах больше терпеть. Сейчас я тоже избегаю кладбищ: они успокаивают живых взрослых, но не молодых и не мертвых. А вот на футбольное поле, где упала без сознания, я иногда возвращаюсь, по сентиментальным причинам. Для меня это не территория ужаса, как для Ли. Это все равно что навестить старый дом или место, где ты в первый раз поцеловалась. Во всяком случае, я испытываю тихую гордость, и, думаю, именно это и заставляет меня туда приходить: все меньше и меньше дней из моей жизни там вызывают во мне какие-то эмоции. Ба Ада говорит, что это хороший знак – свидетельство, что я готова перейти на следующий уровень, это меня возбуждает и немного нервирует, обычно так я чувствовала себя в детстве перед нашими большими переездами.

– На следующий уровень? – спросила я ее как-то раз. – Как в видеоигре?

– Откуда мне знать? – ответила она, пожалуй, снисходительно. – Я никогда не забивала себе голову всякой дрянью.

Затем она пропала. Не могу дождаться, когда и я научусь быстрому исчезновению. Она говорит, что это нетрудно.

Я возвращаюсь и в наши старые дома, конечно, прежде всего в дом на Кэрнхилл-роуд, где в кухне текло во время дождя, а Робо был маленьким щенком. Еще одно преимущество переселения к мертвым: я могу узнавать то, что всегда хотела знать раньше, например, откуда взялась кличка Робо. Я посмотрела в маминых файлах (это не файлы, разумеется, но я не нашла лучшего слова, чтобы их описать), и, пожалуйста, вот история про Робокопа, заблудившегося в лесу, свернувшегося калачиком рядом с мамой на вершине горы. Здорово сложить все кусочки головоломки воедино.

И огорчительно – когда узнаешь неприятные вещи: про Папса, про Ба Аду, про маму и Айви. Когда Ба Ада появилась в следующий раз, я кричала на нее, пока хватило «дыхания». Она только бормотала: «Прости, прости, прости», пока мы обе не лишились всех эмоций, как зимние деревья – листьев. Вот так и получилось – ради мамы я пыталась продолжать сердиться на Ба Аду, но после стычки гнев ушел. Мертвые не могут сердиться вечно, что бы там ни навязывали вам в глупых историях про призраков. Для мертвых месть смехотворна, как сон. И то, и другое не имеет теперь к нам отношения.

Первыми я прочла файлы Ли, конечно, ужасно желая знать все о своей таинственной сестре-подростке и безумно по ней скучая. Просмотр файлов – совсем не то, что общение с ней тогда, живой, но ничего лучше не придумано, и это пролило свет на многие вещи, которых я прежде не понимала. Кое-что я, естественно, знала, например, что она целовалась с братом Аны Лейном летом перед моей смертью. Мы с Аной создали специальный клуб для поддержки их нарождающихся отношений – АБР, Ассоциация будущих родственниц. Но у меня не было возможности прочесть файлы о разрыве между Ли и Лейном, что я делала затаив дыхание. В каком-то смысле прекрасно было приблизиться к Ли таким новым способом, перелистывая страницы (по-прежнему выражаясь образно, вы понимаете), притворяясь иногда, что она сама нашептывает мне это в темноте, с соседней односпальной кровати.