- Луиза сказала, что у нас много общего: нас обоих предали и мы оба хотим перепихнуться, верно?

Я натянуто рассмеялся и спросил, чем она зарабатывает на жизнь. Оказалось, что у нее бутик на Родео-драйв, где Луиза иногда делает покупки. Когда мы сели за столик, она ошарашила меня вопросом, делал ли я анализ на ВИЧ. Я ответил, нет, это казалось ненужным, потому что я всегда был верен своей жене.

- Так мне Луиза и сказала, - кивнула Стелла. - А твоя жена? Она тебе не изменяла?

Я ответил - не изменяла, так я теперь думаю, и спросил, что она будет есть.

- Салат «Цезарь» и филе-миньон, совсем непрожаренное. Ничего, что я задаю тебе эти вопросы, Пузан?

- О нет, - вежливо ответил я.

- Просто по опыту знаю, что лучше выяснить все с самого начала. Тогда мы оба сможем расслабиться. А после того, как ушла твоя жена? Ты с кем-нибудь спал?

- Только один раз, - сказал я. - Со старой подругой.

- И ты, конечно, пользовался презервативом?

- А как же, - солгал я. Вообще-то у Эми была диафрагма. Думаю, Стелла поняла, что я лгу.

- У тебя они при себе? - спросила она, когда нам принесли салат «Цезарь».

- Ну, не на мне, - сказал я.

- Я имею в виду, в твоем номере.

- Ну, может, в мини-баре лежат, - язвительно заметил я, - там, похоже, есть все.

- Неважно, я всегда ношу их с собой в сумочке, - сказала Стелла, даже не улыбнувшись.

Когда же за филе-миньон она заговорила о перчатках из латекса и стоматологических мостах, я почувствовал легкую дрожь. Если она так озабочена безопасностью секса, подумал я, значит, у нее есть на то причина. Впервые в жизни я симулировал резкое обострение Патологии Неизвестного Происхождения, вертясь на своем стуле и очень убедительно, пусть это и покажется кому-то нескромным, изображая приступ невыносимой боли. Люди за соседним столиком очень переживали. Метрдотель сделал знак официантам, и два молодца чуть ли не отнесли меня в вестибюль. Я извинился перед Стеллой и отправился спать один. Стелла попросила позвонить ей на следующий день, но на следующий день я самым первым рейсом улетел из Лос-Анджелеса в Лондон.

Где-то над ледяной шапкой Северного полюса перед моим мысленным взором предстала Саманта как само обещание. Почему я не вспомнил о ней раньше? Она молода, притягательна и из кожи вон лезет, чтобы поддерживать наше знакомство. Более того, она так и пышет здоровьем и гигиеничностью, а уж какая смышленая! Невозможно представить, чтобы она могла рискнуть собой ради небезопасного секса. Да, она явно мой лучший шанс доказать себе, что я все еще мужчина. Я едва дождался приземления в Хитроу. С покрасневшими глазами, грязный и небритый прыгнул в такси и направился прямо на студию, чтобы застать Саманту на репетиции.

Нечего и говорить, что моя первая неловкая попытка соблазнить Саманту провалилась, отдельное спасибо синьоре Габриэлли, которая здесь постаралась от души. Но через несколько дней, когда Олли предложил для работы над сценарием назначить мне в пару редактора, я усмотрел в этом для себя некую перспективу и настоял на кандидатуре Саманты. Она очень хорошо поняла, какую услугу я ей оказал, и была, без сомнения, готова расплатиться за нее способом, освященным временем и традициями шоу-бизнеса. Моей роковой ошибкой, я имею в виду в плане обольщения, стал выбор места. В Копенгагене я попытался убить сразу двух зайцев: совместить небольшое исследование по Кьеркегору с вожделенным незаконным сексом в роскошном отеле, находящемся на разумном расстоянии от тех краев, где нас могли узнать. Я должен был догадаться, что две эти задачи несовместимы. Я должен был догадаться, к чему приведут прогулки по мостовым, где полтора века назад ходил Кьеркегор; созерцание тех улиц, площадей и зданий, которые раньше были для меня всего лишь словами, напечатанными на бумаге: Нюторв, Нёррегаде, Боргердюдсколе; к чему приведет осмотр трогательно скромных реликвий С.К. в Бюмузеуме: его трубок, его кошелька, лупы и витрины, которую сделала для них Регина; жестокой карикатуры в «Корсаре» и портрета Регины - хорошенькой, полногрудой, с пухлыми губками, готовыми вот-вот раздвинуться в улыбке, - написанного, очевидно, в счастливое для нее время, до разрыва помолвки с Кьеркегором. Я постоял за конторкой Кьеркегора и даже попробовал за ней писать! Меня охватило совершенно необычайное чувство, будто он каким-то образом присутствует в этой комнате, наклонился над моим плечом.

В результате я с удивлением и смущением обнаружил, что не испытываю желания преследовать амурную цель поездки, и когда прекрасная Саманта бесстыдно предложила мне все наслаждения, которые могло подарить ее великолепное тело, я не смог воспользоваться ситуацией. Что-то меня удерживало, и это был не страх импотенции или обострения боли в колене. Назовите это совестью. Назовите это Кьеркегором. Они соединились. Я думаю, что Кьеркегор - это лучшая часть меня, которая стремилась вырваться наружу, и в Копенгагене ей это наконец удалось.

Где-то в своем «Дневнике» Кьеркегор говорит, что когда он узнал о помолвке Регины со Шлегелем и осознал, что потерял ее безвозвратно, то «испытал следующее чувство: ты бросаешься или в дикий разгул, или к религиозному абсолюту». Моя лихорадочная, идиотская одиссея после ухода Салли, когда я отчаянно пытался переспать по очереди то с Эми, то с Луизой, то со Стеллой и с Самантой, была попыткой удариться в дикий разгул. Но когда она потерпела крах, религия не стала для меня практически осуществимой альтернативой. Все, что я мог сделать для облегчения своего состояния, - пить и вести дневник. Кстати, какое-то время Кьеркегор ничего не мог делать - только писать. (Возможно, он тоже пил, меня бы это ничуть не удивило.) Только его последние книги, те, что он опубликовал под своим настоящим именем, могут быть названы «абсолютно религиозными», и, честно говоря, я нахожу их скучными. От одних названий воротит: большинство начинаются со слов «Поучительная беседа». Его работы, вышедшие под псевдонимами, особенно те, что он написал сразу после разрыва с Региной, назвавшись Виктором Эремитом, Константином Константиусом, Йоханнесом де Силенцио и другими причудливыми вымышленными именами, совсем другие и гораздо интереснее: это своеобразная попытка примириться со своим опытом, принять последствия своего собственного выбора путем подхода к материалу окольным путем, косвенно, через вымысел, скрываясь под масками. Полагаю, подобный импульс двигал и мною, когда я решил писать монологи. Драматизированные монологи, кажется так их называют, потому что они адресованы кому-то, чьи реплики лишь подразумеваются. Я вспомнил это из учебника английского за пятый класс. Мы должны были выучить наизусть такой монолог из Браунинга «Покойная герцогиня»:

А вот моя последняя жена -

Здесь как живая предстает она;

Лишь день, что чудом я назвать бы мог,

Трудился фра Пандольфо - вот итог.

Герцог - безумный ревнивый муж, который, как потом оказывается, убил свою жену. Разумеется, я никогда бы не убил Салли, но временами был близок к тому, чтобы ударить ее.