— Я прошу убежища у тебя и твоих дочерей, Modar Lubo, и прошу также твоей защиты, потому что этот отвратительный человек не расстанется так легко с сосудом, в который с таким наслаждением вливал соки своей похоти. Он способен прийти за мной.

Старуха слегка изменила позу на своем троне и прорычала раздраженно:

— Ни один мужчина в здравом рассудке не сунется сюда.

— Акх, ты его не знаешь, — сказал я. — Он может прийти переодетым.

Мать Любовь фыркнула, совсем как дракон, и с неверием произнесла:

— Переодетым? Ты в своем уме?

Я повесил голову, отчаянно пытаясь вызвать румянец на своем лице.

— Я страшно смущена, даже не знаю, как и сказать тебе об этом, Modar Lubo. Но он… иногда силой заставлял меня играть в отвратительную игру — будто он моя жена, а я его муж. Он ложился и заставлял меня залезать на него и…

— Вот мерзость-то! Тьфу! Замолчи! — Она и все остальные женщины беспокойно задвигались и начали корчить рожи. — В любом случае вряд ли он сможет убедительно изобразить женщину!

— Мой супруг весьма преуспел в изменении внешности, он — transvestitus muliebris[42], если ты знаешь, что это такое. Он переодевался в мои одежды. И мог в таком виде обмануть кого угодно. Он даже заставил нашего львивского лекаря вырезать ему на груди карманы, куда он клал мягкие тряпочки… здесь… и здесь…

Я сделал глубокий вдох, чтобы увеличить свои груди, а затем помял их пальцами, дабы продемонстрировать, что они были настоящими. Маленькие глазки старой драконихи расширились почти до размеров человеческих глаз, то же самое произошло и с остальными walis-karja, которые собрались вокруг нас.

Я вздохнул и добавил:

— Он даже выходил на улицу в таком виде, и незнакомцы часто принимали его за женщину.

— Мы его не примем! Правда, дочери? — Все тут же утвердительно закивали своими коровьими головами. — Как бы по-женски он ни выглядел и ни вел себя, он не сможет пройти простое испытание, когда на нем выжгут клеймо. Воск плавится. Воск горит.

Ее дочери оживленно закивали и закричали:

— Bakh! Bakh!

Я так понял, что это слово обозначало у них одобрение, поэтому присоединился к ним.

— Macte virtute![43]

— Но ты, — сказала Мать Любовь, снова вперив в меня свой страшный взгляд. — Что ты можешь нам предложить? Кроме своей прекрасной лошади и красивых латинских фраз?

— Я не всегда была горожанкой, — сказал я. — Я умею охотиться, ловить рыбу, ставить капканы…

— Но ты слишком худенькая и к тому же не сможешь выполнять работу на холоде и нырять за жемчужницами. Тебе следует нарастить побольше плоти на своих тонких костях. Позаботься об этом. А теперь скажи, как много ты знаешь о нас, walis-karja?

— Ну… я слышала кучу историй. Но не знаю, какие из них правдивы.

— Ты должна выучиться. — Она сделала знак одной из женщин. — Это Морг, наша ketab-zadan — или, как бы ты сказала, исполнительница древних песен. Она будет сегодня петь для тебя. Так начнется твое обучение нашему старому языку.

— Так, значит, мне позволено у вас остаться?

— Пока. Надолго ли, там будет видно. Скажи, у тебя есть дети во Львиве?

Это удивило меня, но я честно ответил:

— Нет.

— Ты бесплодна?

Я подумал, что лучше будет свалить все на мужа.

— Вполне возможно, что бесплоден мой супруг, Modar Lubo… Учитывая его извращения и…

— Ладно, посмотрим. — Она обратилась к женщине, которая захватила меня в плен: — Гхашанг, этим займешься ты. Пошли весточку уйгурам, передай, что нам срочно нужен Служитель. Как только мужчина здесь появится, отдай ему эту женщину. — Мне она сказала: — Ты пройдешь обряд посвящения, и если забеременеешь, то останешься насовсем.

Это показалось мне довольно суровым посвящением — заставить женщину, которая сбежала от похотливого супруга, возлечь с незнакомцем. Причем не с кем-нибудь, а с желтокожим, кишащим паразитами, ужасным, словно гунн, уйгуром. Но я ничего не сказал, только склонил голову в знак согласия.

— Хорошо. Тогда ты свободна. А теперь все подите прочь. Ваша Мать желает отдохнуть.

Со страшным усилием старуха поднялась с «трона» и, тяжело ступая, добралась до своей подстилки. Теперь, когда она освободила большое кресло, я смог увидеть, что оно покрыто кожей, вымазанной краской: это, очевидно, означало орнамент. Хотя кожа была изношенной, потертой и обтрепанной по краям, она выглядела слишком нежной и мягкой, чтобы быть шкурой какого-либо животного, это была кожа человека.

* * *

Гхашанг вернула мне мой пояс с мечом и ножом и показала свободное место на поляне, где я могла положить свой спальный мешок и вьюк. Остаток дня я провел следующим образом.

Моим новым сестрам все еще, казалось, неловко было смотреть мне в лицо, да к тому же не все они свободно говорили на готском, чтобы общаться со мной, но амазонки страшно заинтересовались, с какой целью толстая веревка обхватывала круп моего Велокса. Поэтому я запрыгнул на коня и показал, для чего она служит. Затем, одна за другой, амазонки попытались проделать это сами. Разумеется, такие толстые женщины не могли легко запрыгнуть в седло, они забирались на него, словно это было дерево. Однако, сев верхом, walis-karja могли цепляться за веревку пальцами ног лучше меня. Женщины были удивлены и обрадованы, когда поняли предназначение этого приспособления, некоторые сразу стали делать ножные веревки для своих лошадей. Однако вскоре выяснилось, что никто из walis-karja не знал, как соединить веревку, поэтому я некоторое время посвятил их обучению этому навыку.

Точно так же я заинтересовался их тихим оружием, sliuthr. Его было довольно просто сделать, и тот узел, который женщины завязывали в петлю, тоже выглядел довольно простым. Они могли набросить петлю на ствол дерева или ногу ползающего ребенка и крепко затянуть ее вокруг цели. Но когда это попытался повторить я, то проделал все настолько неумело и неуклюже, что они дружно рассмеялись. (Это было не столько унизительно, сколько мучительно, потому что их смех резал ухо.) Однако я сумел придумать, как усовершенствовать их sliuthr — вплетя в конец веревки узелок и продев в петлю всю веревку, вместо того чтобы завязывать грубый двигающийся узел. Когда я сделал один такой и женщины испытали его, они обнаружили, что теперь веревка скользит лучше и ее можно бросать еще тише. После этого амазонки перестали надо мной смеяться. Они даже вручили мне sliuthr, с которым я мог бы уйти и потренироваться в одиночестве, без того, чтобы меня смущали.

Развлекаясь таким образом, я обдумывал все, что уже успел узнать о walis-karja. Они использовали sliuthr в качестве оружия. Их Мать Любовь покрыла свое «судное место» кожей, которая была снята с человека. Другими словами, эти женщины унаследовали от древних готов по крайней мере две вещи. Во-первых, мне вспомнилась легенда о том, что когда-то очень давно, во время переселения готов, некоторые из женщин выказали себя столь невыносимыми, что их силой изгнали из отряда. Казалось, логично было сделать вывод, что те женщины умудрились выжить самостоятельно, остались здесь, сохранили старые обряды и традиции и так никогда и не переняли ремесел и милосердия, присущих более поздним готам, walis-karja были их прямыми потомками. Если так, то я могу понять, почему те древние готы изгнали прапрапра-бабушек нынешних. Легенда утверждает, будто первые женщины были злобными ведьмами haliuruns, но, по-видимому, они были всего лишь такими же отвратительными, как и их прапраправнучки.