Королева поднялась с места и подошла к окну. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал до странности глухо:

– Значит, и вы тоже знаете, что это такое. Да, нет ничего страшнее таких вот одиноких вечерних часов.

Поэт ничего не понимал, но ему почему-то сделалось жутко. Он больше не жалел, что пришел сюда; и все-таки странное настроение королевы пугало его.

– И я тоже была у крайней черты, и мне пришлось пить до дна лицемерие, – добавила Елизавета с неожиданным ожесточением. – Никогда не забуду этого ужаса, как он лежал там мертвый… а на следующий день должен был состояться прием, потому что прибыл сын королевы Виктории. А я не могла, не могла быть там! И я всем говорила, что не могу, но никто не желал меня слушать.

– Кто лежал, Ваше величество? – робко спросил Нередин.

Елизавета повернулась к нему, и в неверном свете вечерних ламп Алексею показалось, что она разом постарела на несколько лет.

– Мой сын Руперт. Он покончил с собой.

– В-вы в своем уме? – в изумлении спросил Рудольф. Волнение его было таково, что он даже начал заикаться. – И что, это и есть ваша великая тайна?

Разговор происходил в гостинице «Золотой якорь», куда на встречу к немецкому агенту явился граф Эстергази. Граф был недоволен тем, что Рудольф слишком тесно общается со своей кузиной, баронессой Корф, и в резкой форме попросил коллегу держаться подальше от «пронырливой особы». В ответ Рудольф вспылил и заявил, что ему осточертело, когда все водят его за нос и заставляют искать какое-то письмо, ничего не говоря даже о его содержании. Он насел на графа, попеременно употребляя то угрозы, то уговоры, и наконец заставил его проговориться: в письме, оказывается, говорилось о самоубийстве богемского кронпринца Руперта.

– Все считают, что он умер от чахотки, но на самом деле он застрелился при весьма печальных обстоятельствах, – объяснил граф. – И данное событие неминуемо грозит бросить тень на весь царствующий богемский дом.

От злости, разочарования и бешенства у Рудольфа аж потемнело в глазах.

– Да вы что, издеваетесь надо мной? – прохрипел фон Лихтенштейн.

Боже мой! Каких только предположений он не строил, какие только гипотезы не приходили ему в голову! Государственные интересы… Планы колониальных захватов, попавшие не в те руки… Грязный шантаж высокопоставленных лиц… Черт возьми, да мало ли что могло оказаться в том проклятом письме? А на самом деле – не угодно ли! – какой-то прохвост двадцати пяти лет от роду, неудачно женатый на немецкой принцессе, предпочел добровольно оставить ее вдовой. И ради такой-то тайны его, Рудольфа фон Лихтенштейна, сорвали с места и погнали через пол-Европы искать дурацкую бумажку, на которой…

– Вы не понимаете! – горячо воскликнул Эстергази. – Самоубийство кронпринца…

Но Рудольф уже закусил удила, Рудольфа было не остановить. Он метался по комнате, пиная ни в чем не повинный ковер и мешая бессвязные восклицания с весьма ядовитыми замечаниями. Принц Руперт, черт возьми! Тихоня принц Руперт, который должен был унаследовать отцовский трон, человек, который увлекался только охотой, вежливый, спокойный, не слишком красивый, не шибко умный, не замеченный ни в чем предосудительном, разве что в привычке изредка швырять тарелки в голову своей супруги, к которой он охладел через несколько месяцев после свадьбы. Ну и что, что наследные принцы не имеют права, не должны кончать с собой? Но ведь мы живем в конце девятнадцатого века, господа! Да, это трагедия, это ужасно, что молодой человек, которому только жить и жить, не нашел иного выхода, кроме как поставить в своем существовании точку. Но при чем тут государственные интересы Богемии? При чем тут интересы Германии? Ну ладно, жена принца, немецкая принцесса, положим, отравляла ему жизнь, но что тут крамольного? Даже если о самоубийстве узнают, можно всегда сказать, что причина была совсем в другом! И вообще, если уж на то пошло, можно не сомневаться, что симпатии народа окажутся на стороне родителей, которые потеряли сына, так что престиж монархии вовсе не пострадает…

Граф Эстергази слушал Рудольфа, плотно сжав губы. Взгляд опытного царедворца был колючим и холодным.

– Боюсь, милостивый государь, вы ровным счетом ничего не понимаете, – уронил граф.

Рудольф резко повернулся к нему – так резко, что чуть не опрокинул стоявшее между ними кресло.

– Вот как? Я не понимаю? Зато я понимаю, что выдавать самоубийство за смерть от чахотки просто глупо! Вы хоть представляете себе, какие слухи пойдут по всей Европе, когда кто-нибудь из слуг или очевидцев проговорится? А хоть кто-нибудь в конце концов непременно проговорится!

Но Эстергази только упрямо покачал головой:

– Никто не проговорится. Мы уже приняли меры. Никаких слуг при происшествии не было.

– Да, но те, кто нашел тело…

– Братья Хофнер, и они сразу же сообщили мне. Можете мне поверить, эти молодые люди умеют держать язык за зубами.

– Но чахотка!

– Доктор Брюкнер подтвердил диагноз, заявив, что принц сам пожелал скрывать свою болезнь, и так длилось несколько лет. Авторитет доктора Брюкнера таков, что никто и не подумает усомниться в его словах. Кроме того, всем придворным прекрасно известно, что принц был не слишком крепкого здоровья.

– И постоянно ездил на охоту, – буркнул Рудольф. – Вздор какой-то!

Эстергази пожал плечами:

– Карл Девятый тоже любил охотиться и тоже умер от чахотки. Не вижу противоречия.

На каждое возражение Рудольфа у Эстергази уже был готов ответ, что и злило немца больше всего. Он никак не мог отказаться от мысли, что в этой истории было нечто нелепое, нечто крайне странное и выходящее из ряда вон.

– Из-за чего вообще все произошло? – спросил фон Лихтенштейн. – Я имею в виду причину, по которой принц Руперт покончил с собой.

– Личные неурядицы, – коротко уронил Эстергази, и во взоре его блеснула тусклая искра, которая немцу, бог весть почему, совершенно не понравилась.

– Из-за жены, принцессы Стефании?

– Там многое было, – уклончиво ответил граф.

По его лицу Рудольф понял, что чертов богемец опять замкнулся и не желает говорить ничего, помимо того, что уже было сказано. Немецкий агент тяжело вздохнул.

– А жена? – внезапно спросил он. – Ей-то известно, что случилось с ее мужем?

– Нет, мы и тут позаботились. То есть… – Эстергази замялся. – Конечно, она знает, что никакой чахотки у ее мужа не было. И понимает, что тот не мог умереть просто так, сразу. Хотя она его не любила, теперь ее мучает совесть из-за того, что произошло. Но по поводу принцессы можете не беспокоиться, – быстро добавил граф. – Ей уже было сделано соответствующее внушение дядей-императором, и, конечно, Стефания ни одному человеку на свете не проговорится о своих подозрениях.