Я взял зубную щетку и полотенце и пошел умываться к Байкалу. С воды донеслось тарахтенье лодочного мотора. Рыбак возвращался на берег. Когда лодка подошла ближе, я узнал в рыбаке Машиного деда. Константин Макарович был в шапке-ушанке, телогрейке и резиновых броднях. Я помог ему вытащить лодку на берег, снял и отнес домой мотор. В лодке лежало десятка три серебристых прогонистых омулей.

— Вам с Машей посолю, — сказал Константин Макарович. — В Москве-то омуля наверняка нету.

Я не стал говорить, что сейчас в Москве есть все, были бы деньги. Меня удивила забота старика о нас с Машей. Он не отделял меня от нее. Я наскоро умылся и мы вместе с ним пошли в дом. Маша сидела за столом. Она была расслабленной и умиротворенной. Я понял, что, побывав в родной деревне, повспоминав вместе со стариками родителей, она успокоилась. Выпив стакан чаю и съев без видимого аппетита один пирожок, она встала из-за стола и вышла на улицу. Я пошел вслед за ней. Она стояла на крыльце, опершись плечом о стену дома и смотрела на Байкал.

— Что с тобой? — в который уже раз спросил я.

— Прощаюсь с Байкалом, — сказала она, не поворачиваясь ко мне.

Она уткнулась в мою шею и я почувствовал на коже влагу. Это были ее слезы. Она глотала их и потому плач был беззвучным.

У меня сжалось сердце, словно его придавили огромным камнем. Глядя на Машу, мне почему-то вдруг подумалось, что рядом с нами притаилась беда. Я не знал, откуда она грозит, но у меня возникло чувство, что беда уже витает в воздухе. Пройдет какое-то время и она разразится. На душе стало неспокойно.

Маша шмыгнула носом, отстранилась от меня, оглянувшись на окна, медленно сошла с крыльца. Ей не хотелось, чтобы старики видели ее в таком состоянии. Мне теперь было все равно, что они подумают о нас, но я молча пошел вслед за ней. Камень все так же давил на сердце. Я смотрел на Машу и думал: «Господи, неужели с ней случилось что-то серьезное? — И тут же мысленно заклинал: — Не допусти этого. Ведь я впервые встретил женщину, без которой не представляю жизни». Я готов был взять Машу на руки и нести до самой Москвы. Только бы видеть ее глаза, ощущать ее дыхание, прикасаться к ней губами.

Когда мы спустились вниз и под ногами захрустела байкальская галька, Маша взяла меня под руку, зябко поежившись, прижалась к плечу и, опустив голову, отрешенно сказала:

— Я, кажется, не успею родить тебе дочку.

Ее голос прозвучал глухо, как из потустороннего мира. Я остановился и посмотрел ей в лицо. Она подняла на меня все еще наполненные влагой глаза и от этого ее взгляд показался далеким, как свет мерцающих звезд. Я почувствовал, как от этого взгляда по спине побежали мурашки.

— Врачи объяснили: я не ус-пе-ю… — повторила Маша.

— Что значит не успеешь? Ты что, брала какое-то обязательство?

Она не ответила, снова опустив голову. Но при слове «врачи» у меня немного отлегло от сердца. Может быть они назначили ей лечение, не совместимое с беременностью? Но я не стал спрашивать об этом. И без того видел, что любой разговор о здоровье равносилен для нее пытке. Я обнял ее, поцеловал в щеку и сказал:

— Глупая… Какая разница, когда у нас будет ребенок. Раньше или позже. У нас с тобой впереди целая вечность.

Маша уже другим взглядом посмотрела на меня и спросила:

— Ты очень хочешь ребенка?

— Безумно, — ответил я, прижимая ее к себе. — Я хочу крошечную девочку, как две капли воды, похожую на тебя. Я буду носить ее на руках и целовать каждый пальчик. В ней будем мы оба — ты и я.

Мне показалось, что я немного избавил ее от страха. Чтобы еще больше подбодрить Машу, я обнял ее за плечо. Но она опять опустила голову и, закрыв лицо ладонями, все тем же отрешенным тоном произнесла:

— Я думала уеду и на этом все кончится. — Она вдруг всхлипнула и сказала: — Господи, зачем я так сильно влюбилась в тебя. Ты даже не знаешь, как…

Я заметил, что на крыльцо вышла Нина Ивановна. Мне не хотелось, чтобы она слышала наш разговор и тем более видела Машины слезы. Я осторожно убрал ладонь с Машиного плеча и мы пошли вдоль кромки воды. Она перестала всхлипывать.

Я наклонился к ней и тихо сказал:

— Я тоже тебя люблю. И ты даже не знаешь, как…

— Если бы не знала, мне было бы легче, — произнесла она, не поднимая головы.

Я остановился, повернул ее к себе, взял за плечи.

— Мы сейчас же едем в Москву, — сказал я. — Оставаться здесь — полное безумие. Я заставлю Валеру показать тебя лучшим врачам.

Маша подняла голову и увидела все еще стоявшую на крыльце Нину Ивановну. Старушка походила на человека, который смотрит, как за горизонтом исчезают самые близкие ему люди.

— Пойдем собираться, — вдруг решительно сказала Маша. — Ты же приехал за мной. Зачем мне тебя мучить? Только знаешь… — она сделала паузу: — Пусть старики не догадываются ни о чем. Хорошо?

Мы успели на максимихинский автобус и вечером были в Улан-Удэ. В гостинице «Байкал» я с командировочным удостоверением московского корреспондента устроился в одноместный номер. Машу поселили в двухместный, но она пришла ко мне. Мы не спали всю ночь. Она рассказывала мне о своем детстве, о Байкале, об отце с матерью. Я слушал ее ровный и тихий голос и у меня замирало сердце от нежности к ней, оттого, что она была так близко. Я повернулся к ней и осторожно поцеловал.

— А все-таки хорошо, что я съездила в Сосновку, — сказала она. — Теперь мне намного легче. Я смогла попрощаться с мамой, хоть и не увидела ее.

— Ты говоришь так, словно собралась умирать, — заметил я. — Мы еще сто раз побываем у твоих стариков. И за грибами сходим, и омулей с дедом половим.

— Тебе легко говорить об этом…

— А тебе?

Маша не ответила. Она лежала на моей руке, глядя в потолок. Я видел, как вздымалась и опускалась ее грудь при каждом вдохе.

— Опять видела сон? — спросил я.

— Да, — ответила Маша.

— И что тебе снилось?

— Будто я встретила маму, мы обнялись. Она взяла меня за руку и мы пошли с ней по воде к самому горизонту. Я шла по Байкалу, как по степи, не намочив ноги.

— По-моему, это не очень хороший сон, —