– Но в прошлом году ей достался Нальчик, хорошее место.

Так они стояли в очереди, вспоминали выездные циклы под селедочное амбрэ.

– Вот бы никуда не спешить, по ВДНХ гулять без авосек, как иностранцы, – вздохнула Сильвия Эрнестовна.

В метро они прибились к задней двери, поставили тяжелые сумки на пол. Раньше Сильвии Эрнестовне нравилось стоять перед темным окном и смотреть на свое отражение. А как стукнуло пятьдесят, стала она прибиваться к стенке – от себя подальше.

До Тургеневской они обсуждали доклад приезжего гигиениста из Чехословакии. Не отстают чехи, и в чем-то даже впереди нас, например показатель по сколиозу у них в два раза ниже, с прививочной системой иначе обстоит – подходят более дифференцированно, а у нас пока еще прививают в массовом порядке, даже оспу, давно отмененную Всемирной организацией здравоохранения, и потому у нас процент аллергизации растет, а у них убывает. Со стафилококком у них благополучно. И с кишечной палочкой.

– Но у нас процент высокий за счет среднеазиатских республик, – заметила Вероника Петровна, – если бы брали только по Европейской части…

Но тут мелькнул мрамор Тургеневской, – пора проталкиваться. Распрощались на переходе. Сильвии Эрнестовне на Преображенку, а Веронике Петровне – на проспект Вернадского.

* * *

Элеонору Ивановну у Крестовской церкви ждала «Волга». Времени на свидание осталось всего час сорок. Но и час сорок – время, и они с Ильей Романовичем поехали в Борисоглебский.

Цветомузыка, вино из Грузии, мягкие гобелены из Прибалтики, здоровый секс, – ни у кого из сотрудниц не было такой отдушины, и потому те старели на глазах, а Элеонора цвела, несмотря на свои сорок восемь.

У главного инженера завода была семья на Юго-Западной, у Элеоноры – на Профсоюзной, так что по пути. Квартиру в Борисоглебском Илья Романович снимал,– это его убежище, место, где можно забыться. Сегодня они забылись ровно на час, по будильнику, и все равно день увеличился, разбился на три неравные доли. Их доля была самая маленькая, перешеек между островами «работа – дом», – но на этом перешейке они были одни на свете, и это было их счастье.

Дома, облачившись в халат и напевая, Элеонора жарила отбивные на одной сковородке и картошку – на другой, она успела до мужа, и это тоже хорошо, потому что приятно мужу, когда ему открывает дверь красивая жена, в халате, спрашивает, как дела, и целует его, вымочаленного беседами с психами, в губы.

* * *

Инесса Фердинандовна, выйдя на воздух, ощутила головокружение. Работа и диета – несовместимы. За день она по расписанию съела три яблока, и теперь голод пригнал ее в кафе «Лель», но там не было мест, и она в отчаянии купила в булочной ситник и съела его одним махом. А чтобы не толстеть, надо долго и тщательно пережевывать пищу.

Так, в недовольстве бесхарактерностью и слабоволием, доехала она до станции Беляево, и это еще был не конечный пункт. К автобусу выстроилась очередь, и если бы не гнусная погода, она бы отправилась пешком, растрясла бы предательский ситник, но погода ее остановила, и она еле впихнулась в автобус, где ей наступили на больную ногу, потом сын сообщил, что получил двойку по зачету, – она, не помня себя, кричала, что все это из-за его расхлябанности, из-за ее занятости, она вкалывает как ломовая лошадь, а он…

Сын на это заперся в комнате и завел магнитофон. Потом она к нему ворвалась с криком на ужин, и они сели лицом к телевизору, и ели глазунью с баклажанной икрой, молча глядя в телевизор без звука, потому что нет возможности вызвать монтера в субботу – на субботу заказы не принимают, а в будни они не могут, не брать же бюллетень по уходу за больным телевизором.

После ужина полегчало, но тут сын нанес второй удар – звонил отец, он уезжает на Кубу, с новой семьей, на три года, и это он сказал не ей, а сыну, значит, с ней он уже и говорить не хочет. Она велела сыну позвонить и выяснить про алименты, – как теперь с этим будет, – но сын отказался, и она оделась и ушла выгуливать спаниеля Джерри.

Джерри, как назло, рвался на автомобильную стоянку, где выгуливать собак строго запрещено, Инесса Фердинандовна тянула поводок на себя, Джерри скулил, и проходящий мимо пьяница обозвал ее дамой с собачкой, хотя это и не оскорбительное прозвище, но Инессу Фердинандовну, без того воспаленную, оно задело, потому что еще со школы образ дамы с собачкой запомнился как одиночество женщины. Инесса Фердинандовна вздохнула и сказала Джерри: одни мы теперь с тобой, на всем белом свете. Но Джерри было наплевать – он сделал свои дела и снова рвался к стоянке. Тогда Инесса Фердинандовна взяла Джерри на руки, своего маленького ребеночка, и пошла вдоль бело-зеленых громадин новостроек к своему подъезду, в свою квартиру, к своему сыну, чтобы с ним, наконец, как следует поговорить.

* * *

Ираида Игнатьевна с мужем и младшей дочерью встретились у театра Образцова. Муж достал билеты на «Сотворение мира», спектакль кукольный, но для взрослых, про всякие шалости бога с Адамом и Евой, очень хороший для развенчания религиозных предрассудков. Муж Ираиды Игнатьевны, подполковник в отставке, громко смеялся, а дочь на него шикала. Ираида Игнатьевна в антракте умоляла Верундера не пилить папу, пусть он порадуется вволю, посмеется над тем, что смешно. Это же так естественно.

«А что естественно, то не стыдно!» – вставила Верундер матери, намекая на интимное, на противное, что там у них с отцом бывает. Но Ираида Игнатьевна только улыбнулась дочери, мол, ничего, это подростковое, пройдет, у старшей тоже было, а теперь вот сделала их с папуликом дважды дедом-бабой…

После «Сотворения мира» решили пройтись по переулкам до Кировской, по местам детства и юности родителей. Ираида Игнатьевна с возрастом стала сильно дальнозорка, и глаза ее, увеличенные очками, казались удивленными. По красоте она уступала разве что Элеоноре, но Элеонора регулярно посещала косметический кабинет, плавала в бассейне и спала без подушки. Ираида Игнатьевна не старалась угнаться за Элеонорой, но ухаживала за кожей лица и держала фигуру. Она носила платья-самовязы, в обтяжку, на чехле, чтобы не просвечивало, муж этого не терпел. «Семья – основа, – радостно думала Ираида Игнатьевна. – Потому-то у Инессы Фердинандовны все наперекосяк. Эндокринная система страдает, гормональный обмен нарушен, и пей хоть одну воду – все равно будешь жиреть».

* * *

Анна Ивановна ушла в восемь. Сдала ключ вахтерше, заглянула в церковь. Поставила дежурную свечу за упокой, постояла, сомкнув веки, чтобы ни на кого не отвлекаться, до конца службы, на выходе раздала пятаки нищим и, зайдя за ограду, закурила.

Дома она достала с этажерки «Иностранную литературу» с повестью «Дансинг в ставке Гитлера». Там был очень похожий описан роман. Или все романы про войну похожи? Анна Ивановна потянулась за «Беломором», хотя давала себе слово на ночь не курить – утром от этого болит голова.