каждая из которых объединяла в среднем 15 производственных бригад (приблизительно соответствующих по численности входившим в них деревням). В течение 1958 г. существующие коллективные фермерские хозяйства были укрупнены до приблизительно 23 тысяч огромных коммун, включавших в себя в среднем свыше 50 деревень. Это позволило партийным кадрам мобилизовывать на крупные строительные проекты целые армии трудящихся [Ibid.: 363–365; Yang 2012: 163–167].

Коллективные фермерские хозяйства также прошли через внутренние преобразования. Сельское хозяйство переустроили на военный манер. Семьям было приказано сдать в коммунальные столовые личное имущество – приборы и мебель, в том числе кухонную посуду, столы, стулья и шкафчики. Не разрешалось хранить дома продукты или самостоятельно готовить еду. Теперь это надлежало делать совместными усилиями. Было приостановлено действие системы трудовых баллов, поскольку крестьянам предстояло тратить значительную часть времени и сил на выполнение новых массовых проектов. Семьи теперь могли по мере необходимости питаться в столовых, были отменены семейные продуктовые пайки. Организовывались ясли и детские сады, что высвободило для работы женщин и пожилых людей. Крестьян направляли на строительство столовых, детских садов и других общественных зданий. Для обеспечения стройматериалов иногда подвергались сносу частные дома. Крестьян организовали в крупные бригады, сформированные по принципам военных подразделений и часто сегрегированные по половому признаку. Вся описанная работа была неоплачиваемой и никоим образом не добровольной. Отказ от нее означал для человека лишения права питаться в столовых – единственном источнике еды [Dikötter 2010: 47–55; MacFarquhar 1983: 103–106; Yang 2012: 167–170].

Битва за производственные показатели проходила в рамках почти полностью военизированной кампании. Образцовая коммуна в провинции Хэнань состояла из 28 производственных корпусов, которые делились на полки, роты, взводы и отделения. Крестьянам надлежало следовать жесткой дисциплине: исполнять приказы руководства; активно работать; не опаздывать и не покидать рабочее место до завершения рабочего времени; постоянно искоренять капиталистическое мышление; сотрудничать. Ежемесячно они должны были работать по меньшей мере 28 дней. Все вставали по сигналу, вместе принимали пищу и ложились спать в одно и то же время. Разделенные по гендерному признаку общие бараки заменили в описываемой образцовой коммуне частное жилье. Дети жили в отдельном здании [Yang 2012: 168–169].

До «большого скачка» ритм работы в коллективных фермерских хозяйствах задавала смена сезонов. Самыми напряженными периодами были посевная кампания и сбор урожая, а на зиму приходилось время отдыха. «Большой скачок» полностью сбил этот ритм из-за постоянных и будто бы непрекращающихся призывов к усиленной работе не только в поле, но и в массовых ирригационных проектах, строительстве дорог и террасировании склонов. Для того чтобы позволить провинциальным лидерам достигать невыполнимых целевых показателей по выработке промышленной продукции, при коммунах создавались небольшие фабрики. Чтобы провинция смогла выполнять раздутые планы по производству стали, в деревнях наскоро возводились самодельные сталеплавильные печи, которые работали практически без остановки. Отвлечение трудовых ресурсов непосредственно из сельского хозяйства зачастую приводило к тому, что на полях оставалось слишком мало крестьян, чтобы ухаживать за растениями или собирать урожаи. Если ранее жизнь крестьян определялась сезонами сельскохозяйственных работ, то теперь они едва ли не полностью тратили свои силы и время на удовлетворение практически неутолимых аппетитов чиновников коммун, призывавших к неустанному труду [Dikötter 2010: 56–63; Yang 2012: 77–78][109].

Новые народные коммуны еще более обобществили быт сельских жителей по сравнению с относительно недавно введенными коллективными фермерскими хозяйствами. Нововведения также сильно увеличили в размерах сельскую бюрократию. Централизованное управление всеми аспектами производства в сельской местности требовало на каждом уровне иерархии большее число штатных сотрудников. В коммунах обычно работало в среднем по крайней мере 30 кадров, в производственных бригадах – около 10, в производственных командах – примерно 5. По сравнению с преобразованиями двухгодичной давности это вызвало масштабное увеличение административных расходов. До коллективизации несколько деревень обычно контролировал один кадровый сотрудник на жалованье. Теперь же каждая деревня была обязана обеспечивать зарплаты примерно пяти чиновников. На уровне коммун были введены постоянные должности для кадров на жалованье [Yang 2012: 168–169]. По всему Китаю была сформирована новая сельская бюрократия, объединившая миллионы чиновников, занимавшихся исключительно администрированием, – еще один канал сокращения сельских доходов. Более того, новая страта бюрократов теперь взяла под свой централизованный контроль ресурсы, которые прежде были в распоряжении отдельных домохозяйств или сельских властей. Чиновники распоряжались более крупными бюджетами, чем прежде, принимали решения по расходам и контролировали время, занятость и даже снабжение крестьян продовольствием. Все это создавало условия для мелкой коррупции, раздачи привилегий и злоупотреблений властью.

Цикл бюрократического самообмана

Большой скачок обернулся катастрофой по причине взаимного обмана его участников и в конечном счете самообмана массовой бюрократии, представители которой на всех уровнях ощущали огромное давление и вынуждены были выражать всеобщее согласие и следовать единому курсу. В рамках первой волны кампании официальные лица, ставшие свидетелями чисток в отношении коллег, которые «противостояли рывку напролом», пообещали до невозможности высокий рост производства зерна, демонстрируя по поводу данной перспективы полную уверенность и воодушевление. Самообман также означал согласие с тем, что предельно непродуктивные меры могли завершиться позитивным исходом и что их стоит внедрять вне зависимости от здравого смысла. За всем этим следовало извещение начальников о сногсшибательных успехах, которые в надлежащем порядке предавались гласности и широко отмечались, что вынуждало других партийных лидеров реализовывать все те же ошибочные меры и сообщать об аналогичных успехах. По мере нарастания сбоев самообман приводил к сокрытию свидетельств катастрофы, блокированию отчетов с негативными результатами и утверждению, что даже на фоне неурожая и распространения голода все в полном порядке. После чего, столкнувшись с обостряющимся голодом, сельские кадры оказывались связанными по рукам и ногам своими предшествующими сфальсифицированными сообщениями о богатых урожаях зерна и были вынуждены обещать государственным органам обеспечить еще большие поставки зерна, ухудшая этим и без того печальную ситуацию с дефицитом продовольствия. Кульминацией обмана стали заявления, что крестьяне укрывают часть урожая и слишком много едят, а те сельские чиновники, которые сообщают о нехватке зерна, подделывают свои отчеты, предоставляя ложную информацию, в то время как сами складируют недопоставленное для своего личного пользования. Заключительным аккордом кампании стало лишение крестьян их мизерных запасов продовольствия по мере того, как голод становился повсеместным.

Первым этапом цикла был обновленный процесс планирования, который заключался в общих собраниях партийных секретарей провинций, городов, уездов и так далее вниз по иерархической лестнице. На встречах намечались целевые производственные показатели на предстоящий год. Первый раунд таких собраний состоялся как раз ближе к концу Движения против правого уклона, когда Мао открыто связал противостояние «рывку напролом» с отклонением вправо внутри партийного руководства. Вышеупомянутые собрания напоминали аукционы, на которых самым высоким