В купе было убрано. Тряпки исчезли с пола, и осколки, и конфеты, и колбаса. На постели, крепко обвив холмик серовато-желтого песчаника, валялся зеленый галстук с оранжевой пальмой да медленно каталась, спотыкаясь козырьком, фуражка с голубой, неведомой Володе тульей. Тишина настала в купе, и лишь приемник продолжал похрипывать и бормотать что-то о поджигателях войны и кровавой клике Тито-Ранковича.

Владимир открыл дверь и вышел в коридор.

Прямо перед ним открылся салон. Салон был полон народу. Люди сидели вокруг длинного стола, и в креслах у телевизора, стоящего у дальней торцевой стены вагона, и на диване слева от входа... И все они – человек, наверное, тридцать – обернулись к Володе и глядели на него с вежливым ожиданием, как на постороннего, вошедшего посереди анекдота. Пистолет в его руке не вызывал, видимо, никакого интереса.

– Старший сержант Бойко, – сказал Владимир и шагнул в салон. – Предъявите документы... Кто ответственный, товарищи?

– Ну, что вы старший сержант, мы и так видим, – ехидно сказал сидящий во главе стола немолодой мужчина с плоским, круглым, кошачьим лицом, маленькими усиками и в странных очках без дужек и оправы. – А вот на каком основании вы перестреляли всю охрану специального вагона, это нам хотелось бы узнать. У вас есть постановление прокурора?

Тут он поднялся из-за стола и, неслышно шагая по ковру, двинулся к Владимиру. На нем было тяжелое ратиновое пальто почти до пят и круглая, торчком сидящая шляпа с неотвернутыми полями. В руке он держал пухлый, с ремнями, с монограммой на пластинке, кожаный желтый портфель. Но не успел он сделать и двух шагов, как был остановлен хамским сиплым женским голосом:

– Какой, к херам, прокурор! Надо проверить еще, не увел ли он шубу мою!.. Я ее в купе оставила, норка из «Березки»...

Человек в пенсне обернулся к говорившей – это была толстая женщина, туго причесанная, с искусственной седой прядью над низким и широким лбом. Расставив ноги в джинсах, заправленных в шикарные белые сапоги, она наклонилась вперед и тыкала в Володю коротким пальцем, на котором сверкал синим камнем перстень.

Человек в пенсне покачал головой:

– Я не понимаю вас. Ваше поведение бросает вызов всему Салону, и мы его рассмотрим на очередном заседании. Объективно – это поведение врага. И я буду требовать вашего вывода, невзирая на...

Но баба перебила его:

– А ты молчи, культа кусок! Ты вообще исключен, тебе пенсию из жалости оставили, дачу, шофера, а ты еще нас учить будешь?! Папа, скажите...

Сидевший рядом с нею дородный старик в тренировочном костюме и кроссовках, до этого не отрывавшийся от экрана телевизора, обернулся, и Владимир увидел большое лицо с отвисшей нижней губой и щеками. Пожевав, старик произнес:

– М-м... А усе-такы умеют они... У Дании... кинематографически... И что характерно – никакой идеи, но реализьм... без края, как ховорится, и без берегоу...

И снова повернулся к экрану. Тут Володя заметил, что на телевизоре стоит еще какая-то штука, – вероятно, видеомагнитофон, с которым Владимир еще не сталкивался, и что вся эта техника явно импортная, а на экране происходит то самое, что видел он в соседнем купе.

Толстая женщина мельком глянула и пренебрежительно скривилась:

– Вы, папа, скажете тоже! Какая там Дания, когда это наша каменная Надька с мальчиками из охраны отдыхает...

Реакция на это невинное уточнение последовала самая неожиданная: папа вскочил, хватил кулаком по аппаратуре так, что раздался треск, а на экране остались только холмик, галстук и фуражка, и заорал:

– Молчи, сучка! Ховорю Дания – значит, Дания!!! Я там был! Я об ней книху напысал, об Дании! Молчи, диссидентская блядь, у дурдом пойдешь!..

И папа с дочерью немедленно взялись метелить друг друга, а телевизионный экран все светился, и его яркие химические цвета пробивались сквозь дерущихся.

Тем временем с дивана вскочил молодой человек в строгом костюме со значочком на лацкане, в аккуратном галстучке, красиво подстриженный и причесанный, с бабьей мордочкой средних лет скопца и, схватив свободный стул, любезно подсунул его Владимиру:

– Вы присаживайтесь, товарищ... Сейчас разберемся. Мы вашу убежденность ценим... Есть мысль создать отряды бойковцев для наведения порядка в салон-вагонах...

Владимир осторожно сел, не опуская ствол пистолета. Человек в странных очках подошел наконец и сказал, наклонившись к сержанту:

– Мы хотим знать, Бойко, кто вас послал на террористический акт. С агентом сепаратистов, скрывавшимся под видом дежурной по станции, органы разберутся. Но вас мы хотим спасти, как человека истинно преданного...

На этих словах говорящего перебили. Из-за стола поднялся человек в нижней рубахе-гейше, в офицерских галифе с высоким корсажем, неслышно ступая фетровыми бурками, подошел к Владимиру сбоку и изо всех сил врезал ему кулаком по скуле. Стул под Володей поехал в сторону, и, ударившись плечом о подоконный поручень, он оказался сидящим на полу, приткнувшись к стене. Пистолет отлетел прямо под ноги очкарику в макинтоше. В голове у Владимира загудело, и на секунду он вырубился.

А когда пришел в себя и открыл глаза, то увидел, что все уже снова чинно сидят за столом и дочка с папой, помирившись, выключили телевизор и тоже слушают, а молодой человек в галстучке выступает:

– ...и принять старшего сержанта Бойко в наши ряды почетным членом, – закончил молодой человек и скромно сел в уголок дивана.

– А по нечетным – он и так член! – расхохоталась толстая стерва и от удачной шутки трахнула папашу изо всех сил кулаком по спине. Папаша, соответственно, выпустил, тихо вякнув, воздух и съехал под стол. Однако соседи тут же вытащили его и в утешение налили большой фужер коньяку, который он также без промедления и выпил. Володя же, лежа на полу и делая вид, что он пока в отключке, обдумывал, как бы ему незаметно дотянуться до пистолета, все еще лежавшего на ковре метрах в полутора.

А совещание за столом продолжалось. Теперь слово взял удивительно пузатый человек с наголо бритой головой, в застегнутой доверху тужурке с накладными карманами. Когда он говорил, щеки его плескались по плечам и подбородки ложились на грудь.

– Допустим, товарищи, этот, – тут толстый заглянул в бумажку, – этот старший сержант Бойко В.И. действительно честный советский человек. А мы его приговорим к высшей, товарищи, мере социальной справедливости. Что ж это будет? Докладываю Салону: у нас в стране станет меньше на одного милиционера из... – и он снова заглянул в бумажку – ...из сорока одного миллиона восьмисот двадцати трех тысяч четырехсот тридцати пяти милиционеров, которых у нас, товарищи, будет насчитываться к концу восемнадцатой пятилетки...

– Ну, – перебил толстого худой зеленолицый человек в уродливых очках и черном двубортном пиджаке на узких плечах, – ну это еще бабушка надвое сказала. Знаем мы ваши планы. Уже не один раз вы вводили Салон в заблуждение... Но на этот раз вам с рук не сойдет! Спросим, по всей строгости спросим, товарищ Иванов! Поняли вы меня?