Выходивший на улицу Вова столкнулся с торопившейся в тепло медсестричкой. Анечка! Розовые щечки с задорными ямочками, шинель, напрасно пытающаяся скрыть все достоинства. «Сейчас или никогда», — решился Вова!

— Здрасьте, а мне повязки окончательно сняли.

Лопухов продемонстрировал свои руки. Новая кожа оказалась весьма чувствительной к холоду.

— Вот и хорошо!

Вове показалось, что девушка обрадовалась за него абсолютно искренне.

— Выпишут меня скоро, снова за баранку сяду, может, когда-нибудь и к вам сюда заеду.

— Приезжайте, будем рады.

— А, скажем, завтра вечером вы меня тоже будете рады меня видеть?

— Конечно.

Анечка протиснулась в дверь, задев Лопухова плечиком. И что это было? Слишком все зыбко и неопределенно, но Вова решил, что попробовать стоит. Были среди его знакомых специалисты, которые за полчаса могли заболтать девчонку и развести ее на секс. Сам он такими талантами не обладал, хотя подозревал, что дело здесь не в столько в хорошо подвешенном языке, сколько в правильном выборе объекта убалтывания. Однако контингент здесь не тот, чтобы на первом свидании и даже за час, поэтому Лопухов стал действовать старыми, проверенными методами.

О цветах в начале зимы можно и не мечтать, но плитку американского шоколада и большую по нынешним временам ценность — флакон одеколона «Красная Москва» ему кореша из автороты подогнали, вошли в положение. Лучше бы, конечно, духи подарить, но где же их взять, да еще в такие сроки? Привозивший презенты Иваныч, ехидно ухмыльнувшись, пожелал удачи и был послан к черту.

Вечером, когда уже стемнело, свежевыбритый Вова с оттопыренными подарками карманами шинели, осторожно поскребся в дверь дома, где квартировали медсестры. С минуту ничего не происходило, Вова уже хотел было сам взяться за ручку, но тут дверь приоткрылась.

— Лопухов, ты?

— Я, Нина Антоновна.

— Чего тебе?

— Анечку позовите, пожалуйста.

— Анечку, — фыркнула женщина, — погоди-ка, ты, часом, не на свидание с ней собрался?

— Ну… — замялся Вова.

— Зайди.

Дверь распахнулась шире, Лопухов вошел. Медсестра поправила укрывающую плечи темную шаль.

— Нет ее, с капитаном своим гуляет, — огорошила его женщина.

— С каким капитаном?

— С таким, из оперативного отдела. С весны еще. Вроде было поссорились они, а сегодня он опять появился и Анечку увел. Любовь у них, а ты бы не лез туда.

— Не буду, — пообещал Вова.

Сердце захлестнула горечь и злость. К чести Лопухова, не на девушку, она ему никаких надежд не давала, на себя — нафантазировал черт-те что и приперся, как последний идиот. Он уже повернулся, чтобы уйти, но передумал.

— Вот, возьмите, Нина Антоновна.

Торопливо выгреб из карманов приготовленные подарки.

— Ой, не возьму, — отказалась женщина.

— Берите, берите, — Вова сунул презенты ей в руки, — и спасибо вам.

Некоторое время он простоял у угла дома, сжав зубами колючий рукав шинели. Хотелось по-волчьи завыть в голос. Бывали у него и раньше жестокие обломы с женщинами, но переносились они намного легче. Видимо, Анечка-медсестричка чем-то его основательно зацепила его циничную душу. Холодный воздух остудил тело, прочистил голову. Лопухов хотел было уже уйти, но тут до него донеслись чьи-то шаги, Вова замер. Как назло, Анечка вернулась. И не одна, со своим капитаном. Сцену прощания он досмотрел до конца, хотя в косом лунном свете видны были только тени, недвусмысленно прильнувшие друг к другу. Нацеловавшись и наобнимавшись, голубки, наконец, расстались. Птичка упорхнула за дверь, птиц решительным шагом протопал мимо притаившегося Вовы, не заметив его. Переставляя затекшие ноги, вслед за ними убрался и Лопухов. На следующий день он с утра заявился к суровой Марии Ефимовне и решительно заявил:

— Выписывайте меня!

— Рано еще, — решительно отказала врачиха.

— Нечего мне здесь больше делать, здоров я, — продолжал настаивать Вова.

Уже через час, закинув за спину изрядно отощавший вещмешок и повесив на плечо автомат, он, не дожидаясь попутной машины, пешком покинул медсанбат с намерением никогда больше сюда не возвращаться.

— Ты что с машиной сделал, гаденыш?!

Только опасение содрать с кулаков тоненький слой едва наросшей кожи удержало Вову от мордобоя. «Шеви», к которому он успел прикипеть за несколько месяцев, встретил кривым, косым и убогим. В смысле, помятым крылом с разбитой фарой, спущенными колесами и не на ходу. Совсем молоденький, едва после курсов парнишка пытался оправдаться, но Лопухову его лепет был по барабану.

— Пошел на хрен! В обоз, кобылам хвосты крутить! До чего технику довел!

— Это моя машина, за мной закреплена…

— Ща я тебе закреплю!

Вова был на голову выше, на четверть центнера тяжелее, здоровее и с автоматом. Он решительно влез в кабину и выбросил оттуда на снег все чужое шмотье.

— Еще раз к машине подойдешь — ноги повыдергиваю. Пошел вон! Стой! Где канистра? А домкрат? Где домкрат, я спрашиваю?!

— Сергей Иванович одолжил, сказал, раз машина не на ходу…

— Это какой такой Сергей Иванович? Это Мельниченко, что ли?

Одолжил, как же! Хороший был у Вовы домкрат, трофейный гидравлический, хрен его Иваныч потом вернет, такого куркуля еще поискать надо. Надо ковать не отходя. К счастью, «студебеккер» с нужным номером был не в рейсе. Да и как он в рейс пойдет с разобранным движком? Хозяин машины курил тут же.

— О, Саныч вернулся! Здорово.

— Здоровей видали. Домкрат верни.

— Да зачем он тебе? Машина все равно…

Не слушая Иваныча — заболтает, Вова сам решительно забрал свое имущество.

— Ладно-ладно, еще попросишь что-нибудь у меня, — прилетело в удаляющуюся лопуховскую спину.

Возле «шевроле» его дожидались двое, уже успел настучать, сученок.

— Лопухов, ты чего самоуправством занимаешься?

И это вместо «здравствуйте». Вернулся, называется, в родную роту.

— Я, Аркадий Львович, статус-кво восстанавливаю. Вы только гляньте, что он с техникой сотворил!

— Да знаю я все, не один ты такой, пол-автороты на приколе стоит. Во время наступления машины гоняли и в хвост, и в гриву, а запчастей как не было, так и нет.

Запчасти. Это волшебное слово, скрывающее за собой необъятное море железок, резинок и пластмассок, от простенькой шайбы до движка в сборе, хорошо известно всем военным и гражданским снабженцам со времен Великой Октябрьской и до самого развала великого и могучего. Их доставали, выбивали, меняли на другой дефицит. За них шли на должностные и уголовные преступления, вылетали с высоких кресел и даже садились. Но чтобы просто пойти в магазин и купить или на складе получить по разнарядке… Ну да пересказывать это бесполезно, это надо пережить. Нет не так, в этом надо прожить почти всю жизнь, чтобы понять истинное значение этого слова.