— Пить, пить, — просил обожженный танкист.

— Как же помочь-то тебе, браток, руки у меня…

Но танкист его не слышал, только постоянно просил пить.

— Эй, кто-нибудь, мать вашу! Воды принесите!

На его вопли появилась хозяйка, та, что помоложе.

— Воды, воды принесите.

Женщина кивнула и через пару минут вернулась с побитой эмалированной кружкой. Осторожно придерживая голову, склонила к его губам кружку, танкист затих, судорожно глотая живительную влагу. Напоив обожженного, женщина поставила кружку рядом с ним и поднялась.

— Пишлы.

Только сейчас Вова заметил, что обе девочки пришли следом за матерью и тоже наблюдали за всем. Худенькие, босые, в каких-то домотканых одежках, но чистенькие. Глазенки серьезные, совсем не детские у них были глаза.

— Подожди, — окликнул Лопухов хозяйку. — У меня в вещмешке, снизу, мешочек лежит. Забери, детишек угостишь.

Женщина в нерешительности замерла.

— Бери, бери, — подбодрил ее Вова.

В мешочке лежало полтора десятка кусков колотого сахара, результат последней обменной операции излишков сэкономленного бензина. Была мысль подсластить этим сахарком возможные в будущем отношения с соблазнительной медсестричкой, такие пышечки сладкое любят, ну да ладно, потом он что-нибудь придумает.

Поток раненых шел всю ночь и прекратился только с наступлением светлого времени. Обгоревшего танкиста увезли, его место занял солдат с обеими ампутированными ногами. Этот, по крайней мере, спал, не отойдя еще от наркоза. Вова представил, что ожидает его, когда он проснется.

Утром злой и невыспавшийся Лопухов выбрался из хаты. Сунулся было в сортир, но по дороге сообразил, что со своими руками не справится. Благо не минус тридцать на улице и листьев на кустах еще хватает. Распахнул халат, шипя от боли, стянул кальсоны и, раскорячившись, кое-как отлил, ухитрившись не попасть на белье. Потом с большим трудом водрузил нижнюю часть гардероба на место. С завязками справиться и не пытался, пришлось придерживать их рукой. Во жизнь, не умыться, ни побриться, ни, извиняюсь, задницу подтереть.

Но ничего, постепенно привык. Зато отъелся, отоспался и начал поглядывать вокруг в поисках иных удовольствий. Тут-то и обнаружилось, что столь близкие, казалось бы, медсестрички, особенно одна, недоступны, как будто между ними глубокая пропасть. И тому было множество причин. Во-первых, медперсоналу приходилось всю ночь принимать и сортировать раненых, выматывались девушки насмерть, и сил на шуры-муры у них не оставалось. Во-вторых, как только интенсивность боев снизилась, вокруг начали виться всевозможные ухажеры из штабных, конкуренции с которыми красноармеец Лопухов не выдерживал. Суровая Мария Ефимовна, пребывавшая в звании капитана медицинской службы, пыталась стоять на защите нравственности своих подопечных, но одна уследить за всеми не могла, а молодые девки-дуры велись на блеск звездочек на погонах и звон орденов на груди.

Количество наград, навешанных на штабных мундирах, поразило Вову. Ни на одном из ротных он столько не видел. С Кальманом, предположим, все понятно — его штабные так «любят», что не видать ему никаких орденов, как собственных ушей, но остальные-то! Да что там ротные, комбаты и бригадные штабисты выглядели куда скромнее, а тут… Тут штаб рангом повыше, понимать надо. Вова, конечно, понимал, тем более, что опыт жизни в новейшей российской действительности у него был, и в каком месте справедливость надо искать, он прекрасно знал, но все же, все же, все же, все же… Вот пышущий здоровьем бравый красавец-старшина, начальник вещевого склада. Все прекрасно знали, что в госпиталь он приходил лечить банальный триппер, героически полученный на какой-то недавно освобожденной от немцев гражданке. Ну да ладно, дело известное, с кем не бывает, но при очередном посещении Вова заметил у него новенькую медаль «За боевые заслуги». За какие такие заслуги? Или излечение срамной болезни, по штабным меркам, тоже к таковым относится?

— Лопухов!

— Я, Нина Антоновна.

— Давай на перевязку.

Милейшая женщина, будь она лет на десять-пятнадцать моложе, а еще выше, стройнее, на лицо симпатичнее и не замужем, Вова за ней бы обязательно приударил. А вот перевязки ему не нравились, даже при условии, что перед ними ему наливали по полкружки разведенного спирта. Последующая боль мигом выбивала хмель из головы, хотя постепенно он переносил процедуры все легче, а крови на бинтах становилось все меньше. И все равно дело затягивалось.

Корпус успел вернуться с плацдарма, пройти полторы сотни километров на север и опять перебраться на правый берег и в начале ноября был брошен в наступление, обходя Киев с севера. Медсанбат проделал путь вместе со всем корпусом, а вместе с медсанбатом и ранбольной Лопухов. В конце октября — начале ноября было уже холодно, одним дырявым, потертым халатом и тапочками не обойдешься. Из автороты Вове передали бэушную, но еще вполне приличную шинель и ботинки, решив часть бытовых проблем.

— Иваныч, как там моя ласточка? — поинтересовался Вова у привезшего шмотки Михальченко.

— Бегает пока.

— Кому отдали?

— Пацан, недавно совсем пришел, только после курсов.

Плохие новости, угробит гад машину, как пить дать угробит. Приодевшийся и расстроившийся Вова отправился обратно в дом, где квартировал, но по дороге заинтересовался матюгами, доносившимися из-под капота трофейного «блица», приписанного к медсанбату для перевозки раненых.

— В чем проблема?

Чумазый водила, матерясь, орудовал свечным ключом.

— Свечи, чтоб их! Чуть не после каждой чистить приходится, моментом засираются.

— Давно менял?

— Неделю назад.

— Ну-ка покажи.

Сам взять в руки свечу Вова не мог, но водитель снизошел, показал.

— Все ясно, — констатировал Лопухов, — ты свечи слишком «холодные» поставил.

— Такие же точно были, — не поверил мужик.

— Видишь, на ней стоит калильное число «двадцать два».

— Вижу.

— Значит, она быстро охлаждается и до нужной температуры не нагревается, вот на ней нагар и оседает. Попробуй поставить четырнадцать или семнадцать.

Водила буркнул «спасибо» и продолжил заниматься своим делом, видимо, до конца не поверил. Ну и хрен с ним.

В двадцатых числах ноября медсанбат расположился в недавно освобожденном Фастове. Прорыв советских танков к городу явился для немцев полной неожиданностью. Больших боев не было, пострадал Фастов мало, зато все немецкие склады достались нашим в полной сохранности. К сожалению, их уже успели взять под охрану тыловики, и поживиться там не удалось, несмотря на то, что повязки с рук, наконец, сняли окончательно. Тонкая, розовая кожица пятнами покрывала ладони, переходя в обычную желтоватую кожу.

— Ой, извини!