Леха своей музыкой умел остановить любую драку, успокоить всех, ему удавалось развеселить грустящих, зажечь улыбки на лицах.

Ему нравилось управлять настроением людей, оставаясь при этом непричастным к веселью или грусти танцующих. Он был исполнителем. Его бритую голову, шельмоватые серые глаза, невысокую худощавую фигуру знали все горожане и обожали человека за гений, подаренный свыше. Леху знали все. От стариков до пацанов, висевших на заборе танцплощадки. Наглядевшись на молодежь, они кривлялись и дергались так, что старики сдергивали их за портки и юбчонки на землю и ловили за уши, чтоб неповадно было вихляться на глазах старших столь похабно.

Стремительно летело время. И щемящую мелодию «Вишневого сада» сменил твист. Леха и тут превзошел все ожидания. Он заставлял людей врываться в общий круг, крутиться на одной ноге вприсядку, перекидываясь через руки партнеров, дергаться в ритм всем телом, словно впали в тяжелый эпилептический припадок. Старики, наблюдая за танцующими, неподдельно пугались:

— Что это с ими? Не иначе как младенческая их бьет? С чего их эдак выкручивает и корчит?

На смену твисту пришел рок-н-ролл. И тогда старики стали возмущаться:

— Мы терпели, когда на эти танцы молодые приходили, как последние похабники. Брюки и юбки в обтяжку, их танцульки ни на что не стали похожи. Все крутили задницами так, что в глазах рябило. Обезьяны против них — люди. Теперь и вовсе посбесились! Друг друга через себя швыряют, меж ног девок таскают, в припадке люди смирнее себя держат, чем эти на танцах. Нельзя больше терпеть распутство! Запретите! Закройте! Разгоните всех! И первым — Лешку! Это он всех с панталыку сбил заграничной музыкой! Нет в ем совести! — требовали старики, возмущаясь изменившимися нравами.

И городские власти прислушались к голосу народа, ветеранов. Организовали дружину, она отловила на танцплощадке всех парней в узких брюках и… разрезала, разорвала облегающие штанины. Забыв о нравственности, отпустили ребят по домам в таком виде, запретив им появляться в облегающем. Пригрозили подобной расправой и девчатам, всем, кто пришел в укороченной узкой юбке — пообещали расправу. На этот раз их просто выгнали с танцплощадки. Лехе досталось покруче прочих, и его доставили в милицию, откуда он вышел далеко не сразу, весь помятый, изорванный, в синяках и шишках. Его предупредили, если он еще хоть раз сыграет что-нибудь из недавнего репертуара, будет доставлен в милицию уже надолго.

Леха брел по улице, волоча за собой по улице изувеченный саксофон. Рубашка на нем была порвана переусердствовавшей милицией. Где-то на спине болтался обрывок галстука. На брюки и вовсе смотреть не хотелось.

А в городской газете прямо на первой полосе вышла погромная статья о Лехе, искалечившем нравы молодежи. Ретивый журналист не пожалел грязных эпитетов в адрес парня. И он в один день вылетел из кумира в подонки.

Лешка прочел статью в тот же день. Он никак не комментировал содержание, впервые плакал от обиды. Ведь только за деньги никто не сумеет спеть, сыграть — сердцем. Но разве объяснишь борзописцу? Ему приказали, дали задание — втоптать человека в грязь, взвалив на него всю вину и злобу толпы, сделать из него стрелочника. И журналист справился…

Лешка, придя к себе, надолго замкнулся, тем более что его предупредили о том, что оркестра больше нет и он уволен…

Все домашние отвернулись от него. С ним никто не разговаривал. И вместо утешения обвинили в том, что опозорил всю семью и из-за него в городе с родней перестали здороваться.

— Займись серьезным делом! Хватит дудеть на своей трубе. Пора за ум браться! — буркнул отец через неделю после случившегося. И Леха, подумав, запросился в Сибирь — к родному дядьке…

Он мог пережить и перенести многое, но не последнее, что услышал от нее… С нею он встречался три года. Ей признался в любви. Она была его музой и песней, смехом и весной. Он играл только для нее. Она была его крыльями, мечтою и грустью, жизнью и сказкой, самой прекрасной и светлой. Она первой отвернулась, отказалась и навсегда запретила даже вспоминать ее.

Леха еще не успел отойти от шока, как узнал, что его счастье уже принадлежит другому…

Он не поверил. Пошел в ресторан. И там увидел ее в свадебном платье, под руку с другим. Она глянула на него ненавидяще. И тогда стало понятно, что на этом празднике он не просто чужой, а лишний. И ушел не оглядываясь в непроглядную ночь.

Куда и к кому несли его ноги, Лешка и сам не знал. Он шел, не видя земли под ногами, не замечая людей, не слыша голосов. В голове, в душе и в сердце — звенящая боль.

— Ты что? Твою мать! Псих, что ли? Иль ужрался до усеру, козел? — схватил его за плечо здоровенный мужик и, отшвырнув с проезжей части дороги на тротуар, заскочил в машину матерясь.

Лешка пришел домой лишь под утро, и отец расценив его внешний вид по-своему, объявил, что с радостью отпустит сына в Сибирь к старшему брату. И в этот же день купил билет.

Парень без сожаления уезжал из города. Он ни с кем не простился. Никто его не провожал. И человек, отвернувшись от окна, ждал, когда за окном: вагона появятся новые города и люди.

Но и они не отвлекли Леху от невеселых мыслей. Уже в Свердловске его встретили свои, кого он не опозорил. И приведя в квартиру, посоветовали отдохнуть, оглядеться.

Лешка с месяц ездил с дядькой на работу. Тот был егерем и возил племянника в глухомань тайги, учил выживать в лесу:

— Знаю, Леха, что приключилось с тобой. Сбили птицу в полете, так ведь? А ты привык к небу и никак не можешь прижиться на земле, сыскать себя на ней. Все вверх смотришь, да взмыть боишься. А душа болит, привычного требует. Но ты оглядись получше. Глянь, соловей поет на березе. Летает. Но семью и детей имеет на земле. О ней его песни. А вон лось! Красавец! Мало равных ему родила земля! Этот никогда другой судьбы себе не захочет! Хотя и у него свои беды случались. Глянь, сколько шрамов на боках? А ничего! Зажило и забылось! Ты ж человек, умней должен быть! Не повезло в чем-то, сыщи себя в другом.

— Где? Все пусто в душе! Толпа предала и растоптала.

— Не смей так о всех судить! Не бывают негодяями все. Ты вот лучше подумай о своем месте среди человеков. Может, художником станешь? Это же близко к музыке. И коль трепещет она в душе — напиши картину, чтоб было в ней все…

— Не дано мне это!

— А ты пытался?

— Нет, честно говоря.

— Попробуй. Авось получится…

Лешка даже обиделся на егеря поначалу. Но… Как-то взял с собой в тайгу тетрадь и ручку. Хотел письмо написать своим. И засмотрелся на оленя, тот, не пугаясь человека, пил воду из родника. Лешка сделал набросок на листе. На другой день взял карандаши и ушел в тайгу на целый месяц. Вернулся успокоенным, притихшим, задумчивым, с кипой набросков, зарисовок, некоторые перенес на холсты. А дядька, собрав особо понравившиеся, решил показать их знатокам. К нему в зимовье круглый год заглядывали художники и писатели. Вот и решил проверить, послушать, что скажут они?