Он подтянулся на руках и, когда оседлал подоконник, вдруг увидел, что Глаша шевельнулась и ее глаз открылся.

— Тихо, — прошептал Андрей.

— Слышу, — чуть слышно отозвалась Глаша.

Андрей спрыгнул на пол и на цыпочках подошел к кровати.

Он склонился к Глаше и отвел спутанные, тусклые рыжие волосы, что скрывали ухо.

— Здравствуй, — сказал он тихо. — Прости, я так долго ехал.

Обветренные, в кровавых трещинках, губы Глаши чуть шевельнулись.

— Я знаю, — прошелестел ответ. — Я все слышу. Я молчу, я глаза не открываю… вроде я без сознания. Боль-то какая…

— Глаша, Глашенька, — шептал Андрей, гладя ее безвольно лежащую руку. — Ты выздоровеешь, я тебя не оставлю.

— Ты приехал, — прошептала Глаша, — дождалась. Мне главное было — дождаться тебя, солнышко.

— Почему ты ничего не говоришь следователю?

— Я про Сережу не знаю. Может, объявится. Может, спасется… Если я сейчас скажу, еще хуже будет.

— Что хуже?

— Ты не понимаешь… Воды дай.

Стараясь не звякнуть стаканом, Андрей поднял его с тумбочки, поднес к губам Глаши. Ей было трудно пить, Андрей думал помочь, подложил ладонь под затылок Глаши, чтобы поднять голову, но она вдруг зажмурила глаз и застонала.

— Отпусти-и-и…

Глаша лежала минуту или две, закусив губу, часто и мелко дышала. Андрей молчал, он понимал, что причинил ей боль.

— Избита я вся, — прошептала Глаша. — Упала, все разбито… меня резали, ножами резали, по лицу, по груди. Они мне глаз вырезали. Я знаю…

— Глаша. — Андрей не знал и не мог ничего более сказать. Страдание ее было столь ощутимо физически, что боль передавалась Андрею, вызывая тошноту. — Кто они? Кто? Ты видела?

— Нет, темно… незнакомые… — Каждое слово давалось Глаше с трудом. — Ждать… может, Сережу увидим. Ты не уезжай, ты тоже жди, в доме жди, понимаешь, он может раненый прийти, совсем плохой. Ты дома жди. Не бойся. Тебя никто не тронет…

И вдруг:

— А Филька сдох?

— Да. Он на улицу выбрался, как будто помощь звал.

Глаша закрыла глаз, и вокруг него была чернота. Слеза набухала, стремясь вырваться из-под века.

— Милый, — сказала Глаша, — любимый мой мальчик…

Потом она глубоко вздохнула, ей было тяжело дышать.

— Ты помнишь, что Сергей говорил? Если он скоро не придет, то возьми в сейфе бумаги. Там все написано. Сейф они не нашли?

— Нет, — сказал Андрей.

— Какое счастье! Ты его открой, если Сергей не вернется.

— Ты выздоровеешь и откроешь.

— Глупый ты мой, ничего ты не понимаешь.

В коридоре приближались шаги. Они оба услышали.

Андрей вскочил.

— Стой! — приказала Глаша. Почти крикнула шепотом. — Возьми из-под подушки, возьми скорее. Это самое главное.

Андрей сунул руку под подушку.

— Правее… я сберегла…

У двери шаги остановились. Послышался женский голос. Ему ответил мужской.

Андрей нащупал нечто плоское, тяжелое.

— Бери и беги!

Андрей выхватил эту вещь в тот момент, когда дверь начала открываться. Он кинулся к окну, перевалился через подоконник и успел краем глаза увидеть испуганное лицо сестры-немки. За ней лицо полицейского. Значит, Вревский почуял неладное, прислал проверить…

Андрей кинулся бежать по саду, было совсем темно, он налетал на стволы деревьев, где эта чертова калитка?

Калитка обнаружилась тем, что распахнулась и в нее вбежал полицейский, придерживая рукой шашку. Андрей прижался к стволу.

— Стой! — кричал полицейский. — Стой, стрелять буду!

Пока полицейский, пытаясь определиться, крутился между черных стволов, Андрей выбежал через калитку и помчался вниз. Он знал: через два дома — проходной двор…

* * *

Андрей вернулся в гостиницу почти без приключений. Почти — потому что уже на набережной его поджидал вчерашний преследователь, который, не скрываясь, поднялся за ним до самой гостиницы, отворачиваясь, когда Андрей оглядывался.

Андрей вошел в гостиницу и сквозь стеклянную дверь увидел, как человек в пиджаке прошел мимо. Но теперь Андрей был уверен, что узнает его, встретив днем.

Он взял ключ и поднялся к себе. И тут поймал себя на том, что у него не такое уж плохое настроение. Глаша жива — главное, что жива и выживет. И Сергей Серафимович может вернуться. Ведь Глаша верит в это.

Не раздеваясь, Андрей упал на кровать.

Странно все-таки, почему Ахмет забыл о шкатулке, если Маргарита рассказала о ней? Он мог забыть, но когда разговор о ней поднялся в ресторане на Учан-Су, он должен был вспомнить. Вспомнил бы и сказал. Испугался? Чего? Что Андрей заподозрит его? Чепуха, чепуха…

В дверь постучали.

— Кто там?

— Господина Берестова просят вниз, к телефону, — сказал через дверь половой.

Андрей поглядел на часы. Скоро десять. Телефоны в Ялте были еще в новинку. У Иваницких его не было.

Андрей сбежал по лестнице вниз. Телефон стоял на широкой стойке. Скучный портье протянул Андрею трубку.

— Я слушаю, — сказал Андрей.

— Добрый вечер, вас беспокоит следователь Вревский, — услышал он. — Разрешите вам задать один вопрос?

— Пожалуйста, — сказал Андрей.

— Вы были в Николаевской больнице?

— Да, я заходил туда.

Пауза. Видно, следователь ждал запирательства.

— Я просил вас этого не делать, — сказал он наконец.

— Я хотел увидеть Глашу. Это понятно в моем положении.

— Зачем же тогда вы лезли в палату через окно?

— А как же я мог еще пролезть, если меня не пустили в дверь?

— Не дерзите, Берестов. Вы нарушили порядок.

— Простите, не знал.

— Знали, голубчик, знали… Так что вам сказала госпожа Браницкая?

В вопросе был очевидный подвох. К счастью, проницательный Вревский, видно, не придал проступку Андрея должного значения. Задай этот вопрос Вревский с глазу на глаз, Андрей не смог бы убедительно солгать. Телефонный разговор хорош тем, что ты не видишь лица собеседника.

— Вы же знаете, Глаша без сознания.

— Вы убеждены в этом?

— Может быть, она спала. Я не знаю.

— Вы пытались с ней разговаривать?

— Я окликнул ее, но она не ответила.

— Вот видите, — сказал следователь. — Я же вас предупреждал. Вы могли нанести ей травму. А что вы взяли в палате?