Он принялся пить кофе, отставив толстый крепкий мизинец, и этот жеманный жест усилил неприязнь Андрея к следователю.

— Вижу, вы покончили с завтраком? — сказал Вревский, поднимаясь и не сомневаясь, что Андрей последует его примеру. — На улице прохладно. Может быть, вам следует одеться?

— Нет, спасибо, — сказал Андрей.

— Тогда продолжим наш разговор на набережной, — сказал Вревский, — по дороге в дом господина Берестова.

Он пропустил Андрея в стеклянную дверь.

— Я вообще не сторонник формальных методов расследования, — сказал следователь, щурясь от холодного осеннего солнца и натягивая фуражку чуть набекрень, отмерив пальцем середину козырька. — Доверительная беседа на свежем воздухе может дать более, чем долгий и изнурительный допрос.

— Мне кажется, — сказал Андрей, — что вы разговариваете со мной как с подозреваемым. Но я же не имел ни физической, ни психической возможности совершить преступление.

— Что касается физической возможности, это мы проверим, а вот касательно интересов иного плана — тут все сложнее. Вы ведь наследник господина Берестова?

— Я и не знал.

— Знали, голубчик, знали. Кому как не вам наследовать его имущество?

— Есть Глафира.

— Ах оставьте, — усмехнулся Вревский. — При чем здесь Глафира?!

Одноглазый чистильщик пиратского вида сидел под балконом у ванн Роффе, рядом с ним на невысокой табуретке — молодой человек в пиджаке и кепи. «Не он ли, — подумал Андрей, — преследовал меня ночью? Сказать об этом следователю? Ни в коем случае».

Чистильщик узнал Андрея, подмигнул ему и крикнул:

— Чистить-блистить, добро пожаловать!

Молодой человек встал и медленно пошел по набережной так, чтоб Андрей не видел его лица.

— Существует заверенное нотариусом завещание, — сказал Вревский, — на ваше имя. Оно составлено несколько странно, я с ним ознакомился, однако вы пока что прочесть его не можете, так как официально ваш отчим числится без вести пропавшим, а не усопшим.

— Значит, и вы не имели права читать завещание.

— Совершено преступление, господин Берестов. Я представляю собой правосудие, и я сам решаю, какие шаги надо предпринять, чтобы оно восторжествовало.

— Есть закон, и он выше любого следователя.

— Ах, голубчик, сейчас идет великая война и не время рассуждать о мелочах.

Откуда он научился этому «голубчику»? Наверное, был офицером, да потом выгнали. Андрей знал, что несправедлив, так как Вревский наверняка окончил университет.

— Наследник в следственной практике — наиболее очевидный подозреваемый, — рассуждал между тем Вревский. Со стороны они, наверное, казались приятелями, гуляющими после завтрака. — Вы ведь живете в Москве, нуждаетесь в средствах и не чаяли дождаться, пока старый отчим добровольно скончается. А он у вас крепкий.

— Прекратите! — сказал Андрей. — Я уйду. Я не намерен выслушивать ваши инсинуации.

— Тогда мы будем беседовать с вами в другом месте. — И тут же Вревский переменил тон на фамильярный. — Андрей, голубчик, — сказал он, — я не склонен подозревать вас более других. Но у меня сволочная служба — прежде чем отыскать виновного, я должен оскорбить подозрением многих невинных. Давайте надеяться, что я обидел вас — не более. Но в рамках исполнения своего долга. Для меня ведь была небезынтересной ваша реакция. Виновные ведут себя по-одному, невинные — иначе.

— А я?

— Черт вас знает. — И Вревский рассмеялся.

Они свернули наверх, стали подниматься в гору. С каждым шагом все более хотелось повернуть и уйти. Потому что Андрею претило войти в дом в сопровождении безжалостного человека, который будет следить за каждым его движением, за каждым словом.

— Поймите меня правильно, — сказал Вревский. — Даже если я не буду вас подозревать, дело не станет менее загадочным. Есть версия простого грабежа, которая никак не сообразуется с исчезновением Сергея Серафимовича, есть версия политическая, которую я не исключаю. С ней не сообразуется грабеж. Скажите, кто, кроме вас, знал о тайнике в полу?

— О каком тайнике?

— Все. Попался, голубчик. Даю сто против одного, что вы о нем знали. По глазам вижу — вы плохо лжете.

— Я знал об этом тайнике, — сказал Андрей, — но, честно говоря, забыл.

— О таком не забывают. Теперь расскажите, что там было.

— Не знаю.

— Чепуха. Господин Берестов наверняка вам все показал.

Они вышли на улицу, что вела к дому отчима.

Сверху бежала Лидочка. Без шляпы, широкая юбка голубого платья развевается, как флаг. Она бежала, расставив руки, будто хотела с разбега обнять Андрея.

— Андрюша! — закричала она, не обращая внимания на следователя. — Я тебя целый час жду.

Она добежала до него, схватилась за рукава, потянула к себе, так и замерла, разглядывая его радостно. Потом поцеловала в щеку.

— Ой, как хорошо, что ты приехал, какой это ужас, я даже не спала.

И все это она сказала одной фразой.

Вревский сделал шаг в сторону, беззастенчиво разглядывая Лидочку. Она почувствовала его присутствие и, не отпуская руки Андрея, немного отстранилась.

— Ты был? — спросила она. — Да, ты вчера вечером был?

Андрей кивнул.

Толстая короткая коса была перекинута вперед гигантским колосом по синему плечу жакета.

— Ты туда? — Лидочка кивком показала на дом.

— Мне нужно, — сказал Андрей.

— Я понимаю. А потом в больницу к Глаше, да? Я все знаю. Хочешь, я с тобой пойду?

— Я не знаю, пустят ли меня в больницу.

— Вряд ли, — сказал Вревский.

— Тогда ты отсюда сразу к нам, хорошо? Я никуда из дома не уйду. Ты скорее приходи. Мы обедать будем.

Она замолчала. Присутствие Вревского с каждой секундой все более угнетало.

— Если мадемуазель позволит, — сказал Вревский, — мы должны проследовать дальше.

— Конечно, я иду. Я только хотела поздороваться. Я жду.

Лидочка отпустила руку Андрея, и он послушно пошел к дому вслед за Вревским, который умел двигаться таким образом, будто не сомневался, что за ним покорно последуют.

Андрей понял — а ведь она изменилась. Она стала другая. Но в чем изменение? Надо скорее вернуться к ней и все понять. Как хорошо, что она пришла. Что она ждала его. Как это хорошо…

Полицейский — другой, не тот, что был ночью, — ступил в сторону от ворот, пропуская следователя.

— Господин Берестов, — сказал Вревский, — ваша дама очаровательна, но нас ждут дела печальные и обязательные.

Укор в легкомыслии был очевиден, и Андрей не удержался от попытки оправдаться.