Я вернул письмо Фабье.

“Не верю я ему, – заметил он. – Наверняка он и убил, но это не имеет значения. Он, не он, какая разница!”

“То есть как?” – удивился я.

“Макрияннису без Гураса проще будет оборонять Акрополь, на остальное мне наплевать, – цинично ответил Фабье. – Вы тут все можете перерезать глотки друг другу, пожалуйста, это ваше дело, но при одном условии: турки не должны овладеть Акрополем”.

Первые недели осады Кутахья непрерывно бомбардировал Акрополь из тяжелой артиллерии. Две батареи таких пушек поставили на Мусейоне, но ядра и бомбы бессильны перед вросшими в скалу бастионами. Если же прицел брали выше, они пролетали над горой и падали за ней. Некоторые ударяли в колонны Парфенона, высекая куски мрамора. Этим обеспокоились главные ценители эллинского искусства – англичане. Их не тревожило, что Ибрагим-паша в Модоне устроил невольничий рынок, где сотнями продает морейских крестьян в Африку, – а тут они потребовали от Кутахьи прекратить обстрел, при отказе угрожая сжечь турецкий флот в Пирее.

Хорошенько поторговавшись, тот подписал обязательство не обстреливать Акрополь из осадных орудий. “Times” и “Morning Chronicle” раструбили об этом на всю Европу, но хитрый паша нарушил договор, храня верность его букве. В октябре Криезотис с четырьмя сотнями бойцов прорвался на помощь осажденным с грузом продовольствия и пороха; после этого Кутахья понял, что быстро взять Акрополь не сможет, и решил подвести под него громадную сапу. Место для нее выбрали в основании скалы прямо под Парфеноном. Саперы подрывают там небольшие заряды, затем солдаты кирками и лопатами расчищают завалы земли и камней. Судя по числу работников, в подкоп будет заложена мина колоссальной мощности.

Люди Макриянниса ведут учет подвозимых туда ящиков и бочек с порохом. Его уже около двух тысяч окк, то есть шесть тысяч фунтов, но будет еще больше. Кутахья ждет, когда ему подвезут новый запас. Штурм начнется сразу после взрыва. Парфенон будет окончательно разрушен, защитники Акрополя погибнут или их перебьют турки.

Четвертый месяц сотни людей заперты в тесной цитадели. Раньше в ней стоял турецкий гарнизон и селились мусульмане, чувствуя себя здесь в большей безопасности, чем в нижнем городе, но покинутые хозяевами казармы, магазины, жилища пришли в запустение. Мебель сожжена в очагах, кругом голые камни, грязь, вонь, сырость. Не хватает топлива, невозможно ни согреться, ни разогреть скудную пищу. Крохотные порции воды Макрияннис распределяет лично. Вина мало, но вечерами, под свист флоера, звучат песни, которые в детстве пела мне мать. В Аттике особенно много песен о Хароне. Смерть у нас не старуха, как у других народов, а старик. Харон ходит пешком, но легко обгоняет всадников на арабских скакунах, его лик и одежда пестры, как шкура рыси, глаза – две зарницы. Могучие паликары, гроза сарацин и турок, вызывают его на бой и борются с ним на горах Парнаса, на кладбищах, у церковных врат или на предназначенном для таких поединков мраморном току, причем заранее знают, что победа останется за их противником. Нет ни одной песни, которая кончалась бы иначе, но в том-то и утешение. Так было всегда, говорят они певцам и слушателям, так будет со всеми, не бойся, не плачь, ты ничем не хуже тех героев, кого уже одолел этот пестрый.

Шарль-Антуан Фабье. Дневник инсургента

Декабрь 1826 г

Пишу на корабле, идущем из Навплиона в Фалерон. Погода – то, что надо: пасмурно, в небе ни звезды. Луна, правда, полная. То есть сейчас ее нет, но где-то за тучами она есть и в самый неподходящий момент может из них вынырнуть. Дожидаться безлунных ночей нет времени.

Море неспокойно, болтает, но писать можно. Сложность в другом. Больше месяца не раскрывал эту тетрадь, со времени последней записи так много всего произошло, что о многом придется упомянуть конспективно.

В октябре стало известно, что Кутахья готовится взорвать стену Акрополя прямо под Парфеноном. Макрияннис сообщил об этом в Навплион, но английская эскадра ушла на Корфу, а мы бессильны были что-либо предпринять. Утром 12 ноября турецкие войска отступили на безопасное расстояние, жители покинули город и угнали с собой скот. Владельцы ближайших к цитадели домов оплакивали свои жилища.

В полдень Кутахья распорядился поджечь фитиль. Представляю, как огонек бежит по нему к прочно замурованной пещере, исчезает в крошечном, с мышиный лаз, отверстии под кирпичной кладкой. В отличие от той тряпки, которая подвела Макриянниса, он сух. Саперы за укрытием вжались в землю, заткнули уши. Я вижу всё так ясно, словно сам при этом присутствовал, но органы слуха не подвластны воображению. Услышать взрыв я не могу, знаю только, что небеса не разверзлись от рукотворного грома, птицы не попа́дали с высоты на землю. Костас Хормовитис по прозвищу Лагумидзис, то есть подрывник, нашел способ обезвредить мину. За три недели, пока Кутахья ждал последнюю партию пороха, осажденные, работая по ночам, пробили к пещере дюжину штолен. Часть пороховых газов ушла по ним, сила взрыва уменьшилась, вдобавок загородка подкопа оказалась непрочной. Взрывной волной ее выбило и убило всю саперную команду. Многое бы я отдал, чтобы в ту минуту увидеть лицо Кутахьи!

Мы узнали об этом к вечеру следующего дня. Всю ночь в Навплионе гуляли, палили из пушек и запускали фейерверки, а спустя неделю пришло ожидаемое мной, но ставшее полнейшей неожиданностью для греков известие: разъяренные неудачей турки пошли на приступ. Макрияннису с большими потерями удалось его отбить, а через два дня присланный им человек доложил мне, что он, тяжело раненный, оставил Акрополь и ждет врача в одной из деревень между Афинами и Навплионом.

Я полетел к нему, взяв с собой Чекеи и несколько близких мне офицеров. Макрияннис принял нас в постели. Неумело наложенные повязки стягивали его грудь, правое плечо и шею до подбородка. У Львиного бастиона, пока Хормовитис обезвреживал очередную мину, он отстреливался от сипахов, был ранен тремя пулями и потерял много крови. Через турецкие позиции его ночью пронесли на носилках. Подозреваю, что подкупить часовых помогли оставшиеся в лоне ислама родственники его жены-турчанки.

Командовать гарнизоном он назначил Хормовитиса, хотя на эту должность претендовал Криезотис, пробившийся на Акрополь еще в октябре; его претензии подкреплялись четырьмя сотнями бойцов и авторитетом Караискакиса, которому он подчинялся. Соперничество двух партий ослабляло осажденных, но еще хуже было известие о том, что у них заканчивается порох. Принесенного Криезотисом хватило на полтора месяца. Через пару недель, чуть раньше или чуть позже, в зависимости от того, как придется расходовать остатки, гарнизон вынужден будет капитулировать.

Я начал искать встречи с Колокотронисом или Кондуриотисом. Последний считается президентом, хотя ничем не управляет, первый – главнокомандующим, хотя войска у него нет. Они ненавидят друг друга, поэтому говорить следовало с каждым по отдельности и разговор с одним скрывать от другого. Кондуриотис со своими кальянами и грумами сидел на чьей-то вилле и был недосягаем, но Колокотронис одобрил мой план доставить на Акрополь запас пороха. Слава богу, хоть его-то у нас вдоволь.