Я трогаю кошачий череп, невесть сколько лет назад подаривший червям последние остатки шерсти, и слышу покой. Я знаю, что Анка бы вскрикнула и, скорее всего, мне еще предстоит наслушаться ее причитаний, потому что она остро переживает чужую боль. Как это ни грустно, она не способна слышать покой, поскольку обычные представляют мир разрозненно. Анка будет жалеть кошку, хотя надо жалеть совсем не ее, и не тех, кто ее распял на колышках. Жалеть нужно Того, кто приходит по зову боли.

Он ведь тоже часть мироздания, и в равной степени заслуживает жалости. Примерно так объяснял мне мой папа, когда в первый раз взял меня делать порубки. Папа говорил, что нельзя обрывать жизнь дерева во имя удобства или необходимости человека. Это философия обычных, и она приведет планету к состоянию пыльной пустыни. Дерево можно убивать лишь тогда, когда оно мешает собственным детям…

Это все сложно.

Нам с тетей Бертой предстояло здорово потрудиться. Глядя на Анку, я впервые за время нашего с ней знакомства почувствовал, что сегодня что-то может сломаться. Сегодня лишний раз предстояло проверить, насколько обычные далеки от нас. Не самое удачное время и способ проверки. А пока у нас нашлась работа, и работа не самая простая. В левой части пещеры было сыро, в выбоинах кирпично-красного кварцита плескались лужицы, неистово текло с потолков, прилив еще заявлял о себе. Здесь и воздух был самый обычный, морской и полезный, а не такой, как на террасах, — сухой буквально дерущий ноздри.

Мне жутко не хотелось взбираться наверх, туда где с рюкзаком ждала тетя Берта. Она достала тонкое лезвие, шепча, отмеряла шаги и делала пометки на скатавшейся золе. Следовало очень точно измерить расстояния между жаровнями, как того требовали древние описания церемонии. На самом деле, идеальных описаний не существовало, тетя Берта надеялась на удачную импровизацию. Больше нам надеяться было не на что. Трава росла в расщелинах, имела мучнисто-бледный, почти прозрачный цвет, но держалась невероятно крепко. Резать ножом ее нельзя, главная сила Ахир-Люсс заключена в длинных корнях, уходящих на несколько футов в мутный кварц. Корни нам предстояло потом хитрым образом заваривать и пить, чтобы обрести силы для возвращения.

Силы необходимы, потому что Изнанка затягивает. Потому что Изнанка дает иллюзию вечной жизни, и покидать ее гораздо тяжелее, чем туда добраться.

Пока мы ползали по твердому отсыревшему кварцу, дядя Эвальд развел костер. Оказалось, что в нише у стены были кем-то нарочно оставлены вязанки хвороста и несколько внушительных поленьев.

— Бернар, — жалобно простонала моя девушка. — У меня все руки порезаны…

Честно говоря, мои ладони тоже выглядели не лучше, но я переглянулся с дядей Эвальдом и сказал, что надо продолжать сбор. Анка не стала спорить, только попыталась перевязать ладони носовыми платками. В некоторых местах о неровный потолок можно было стукнуться головой, но чаще он терялся где-то высоко, и оттуда сползало искаженное, шепчущее эхо. Вода лагуны, где покачивалась наша громоздкая лодка, слегка светилась, точно работала сварка. Вероятнее всего, там обитала светящаяся плесень или особые подземные рыбы, но лазить в воду с научными целями мне совсем не хотелось.

Я рвал коренья и думал о Тех, кто сюда приходит.

Я не сумел бы их описать. Они приходили откуда-то из иных пространств, чтобы улечься на этих продрогших плоских камнях и завыть на луны, примерно как воют земные волки. Возможно, они не издавали никаких звуков, но все их устремления сводились к недостижимому.

Те очень хотели бы попасть в наш мир. Вместе с дыханием вырывался пар. Дядюшка позвал Саню, чтобы он сменил меня, а Мария отправилась вдоль канала к выходу из пещеры. Все-таки ей не давали покоя зубастые морские обитатели. Дядюшка даже не пытался уверить наездницу, что в эти каверны не посмеет проникнуть ни одна тварь из плоти и крови. А я сразу понял тайную мысль, которую он мне передал: пусть Мария делает что хочет, но нельзя позволять Анке сесть и успокоиться. Скала мигом вытянет из нее тепло и принесет болезнь. Несмотря на костер, здесь стоял дикий промозглый холод.

Анка продолжала собирать упрямые корешки.

Все же она была не совсем такая, как многие обычные. Она была очень сильной внутри, моя девушка. Она не пасовала… Как бы это сказать?

Одним словом, мне становилось стыдно возле нее показывать слабость.

Мы с тетушкой и дядей Эвальдом начали приготовления. Если честно, меня знобило, и я далее не считал нужным это скрывать. Старики все равно раскусили бы меня за минуту, и внешняя храбрость не имела никакого смысла. Однако у меня постоянно крутилось в мозгах, что тетушке было бы гораздо спокойнее со взрослым Саней на моем месте.

Ведь я тогда еще не знал, что задумал глава септа.

Вначале мы разделись. На террасах температура неведомым образом держалась градусов на семь выше, чем внизу, возле лодки. Дядя Эвальд предложил хитрое решение — раздеться до белья, но набросить наши зеленые дождевики. Перед тем как закутаться в дождевик, мы помогли друг другу намазаться мазью, которую дала тете Берте Камилла. Ведьма ничего не дала даром, за пять бутылочек кровники расплатились вполне обычными фунтами. Мазь не пахла. Не прошло и минуты, как начала действовать. Я разрезал мешочек с углем, убедился, что он не подмок, и тут меня прихватило…

Я слышал, как Мария дышит и чистит оружие, хотя до нее было довольно далеко. Я слышал, как Анка спрашивает у дяди Сани, куда мы запропастились. Я слышал, как в глубинах океана перемещаются дивные, лишенные разума создания и как стучит зубами от холода часовой брауни в двух сотнях футов над нами. Я слышал, как едва заметно трещит и осыпается в море мрамор. Снадобье ведьмы обостряло чувства до предела. Но не только чувства, я начал вспоминать то, чего со мной не было. Тетя Берта еще не наметила точек для пентаграммы, а я уже знал, как следует расположить костры. Виски буквально распирало от умственной энергии, вернулись позабытые заговоры и песни Долины, откуда ни возьмись, на язык попросились даже мамины присказки для огорода…

Мне осталось совсем немного, чтобы подхватить за тетушкой заклятия Тагайрим.

Мир Пограничья окутала тьма.

Теперь я учуял, что старики тоже боятся. Сердце дяди Эвальда билось неровно, он потел, пока раскладывал и укреплял на ножках складные жаровни. У тетушки Берты едва не выскакивало сердце, она сглатывала и никак не могла остановить икоту.

— Я не уверена, что мы все делаем верно, — просигналила нам тетушка. — Бернар, следи за мной, хорошо?

— Тетя Берта…

— Что бы ни случилось со мной или с Эви, ты обязан закончить. Иначе Тот уйдет, и мы никогда…

— Тихо! — беззвучно прикрикнул на двоюродную сестру Эвальд. — Ни к чему пока!..

Снаружи море начало превращаться в вогнутое зеркало. Я не мог видеть его сквозь толщу камня, но чувствовал, как Пограничье стремится принять форму замкнутой сферы. Во время прилива вода вспучилась пузырем, а теперь размазывалась, точно выдавливаемая по центру беспощадной силой.