— Как ты? — спросила Сюзанна.

— Ничего, — слабо отозвалась мать. — А он не так уж плох, этот младший Агости.

— Спи, он самый обычный.

— Ты все же слишком разборчива, уж не потому ли, что Жозеф…

— Не думай об этом, — сказала Сюзанна.

Сюзанна отошла от кровати и взяла ацетиленовую лампу.

— Ты куда? — спросила мать.

Сюзанна снова подошла к ней, держа лампу в руке.

— Я бы хотела лечь в комнате Жозефа, чего ей пустовать?

Мать опустила глаза и опять сильно покраснела.

— Это верно, — сказала она мягко. — Чего ей пустовать, раз он все равно уехал?

Сюзанна ушла в комнату Жозефа и оставила мать одну в темноте, так еще и не уснувшую с пачкой тысячефранковых купюр в руках.

Она держала все эти бесполезные деньги в своих безвольных, омертвелых руках.

В комнате Жозефа ничего не изменилось со дня его отъезда. На столе, рядом с его кроватью, валялись пустые патроны, которые он не успел набить. Была еще начатая пачка сигарет, которую он в спешке забыл. Кровать была не постелена, и простыни еще хранили отпечаток его тела. Все ружья висели на своих местах. Сюзанна сняла простыни и стряхнула их, чтобы сбросить нападавших с крыши червей, потом аккуратно постелила снова, разделась и легла. Если бы Жозеф был здесь, она сказала бы ему, что переспала с младшим Агости. Несколько раз подряд. Но Жозефа не было, и ей некому было это сказать. Сюзанна стала в подробностях вспоминать, как все было у нее с Жаном Агости, и всякий раз, как она об этом вспоминала, в душе у нее рождалось умиротворяющее волнение. Она чувствовала себя исполненной какой-то новой безмятежной мудростью.

* * *

Последний приступ у матери случился днем, когда Сюзанны не было дома.

Агости, изменив своему решению, вернулся на следующий же день после их первой прогулки. «Я не смог удержаться», — объяснил он. С тех пор он приезжал каждый день после обеда на своем «рено». Но к матери больше не заходил. Они сейчас же уезжали вместе в Рам и шли в его комнату. Мать знала об этом. Наверно, она думала, что для Сюзанны так лучше. И она была права. Именно в течение этой недели, которая началась с прогулки на ананасовой плантации и кончилась смертью матери, Сюзанна отучилась наконец от дурацкой привычки поджидать машины с охотниками и избавилась от бесплодных мечтаний.

Мать сказала ей, что вполне может без нее обойтись и сама примет таблетки, пусть только Сюзанна оставит их на стуле возле кровати. Возможно, она принимала их нерегулярно. Возможно, именно из-за небрежности Сюзанны мать умерла немного раньше, чем должна была. Все это возможно. Но она уже так давно готовилась умереть и сама так часто говорила об этом, что разница в несколько дней уже не имела большого значения.

Возвращаясь вечером из Рама, они увидели капрала, он стоял прямо на дороге и делал им знаки поторопиться.

Агония уже заканчивалась, и теперь мать лишь изредка дергалась всем телом. Все лицо и руки у нее были покрыты фиолетовыми пятнами, дышала она с трудом, и из ее горла как бы сами по себе вылетали глухие крики; она словно лаяла от ярости и ненависти ко всему на свете и к себе самой.

Взглянув на нее, Жан Агости сейчас же сел в свой «рено» и уехал в Рам звонить Жозефу в гостиницу «Централь». Возле матери остались Сюзанна и капрал, который на этот раз уже тоже ни на что не надеялся.

Вскоре мать перестала даже дергаться и лежала совершенно неподвижно, без сознания. Она еще дышала, кома продолжалась, и лицо ее становилось все более и более странным; на нем как бы отпечатались два противоречивых чувства: с одной стороны, безграничная, невыразимая усталость, с другой — столь же безграничное, невыразимое наслаждение. Однако незадолго до того, как она испустила последний вздох, лицо ее опять изменилось, оно как бы обратилось уже не к себе, а к миру. На нем появилась едва заметная ирония. А я их обманула. Всех. Начиная с землемеров и кончая той, которая сейчас смотрит на меня и кто была мне дочерью. Возможно, это было именно это чувство. А может, она и посмеивалась над всем тем, во что верила всю жизнь, над той серьезностью, с которой отдавалась всем своим безумствам.

Она умерла вскоре после возвращения Агости. Сюзанна прижалась к ней, и ей тоже захотелось умереть. Некоторое время она желала этого с безмерной и трагической страстью ребенка, и ни Агости, ни совсем еще яркое воспоминание о пережитом наслаждении не могли этому помешать. Только на рассвете Агости силой оторвал ее от матери и отнес на кровать Жозефа. И сам лег с ней рядом. Он держал ее в своих объятиях, пока она не заснула. А пока она засыпала, он сказал ей, что, возможно, не отпустит ее с Жозефом, потому что думает, что по-настоящему любит ее.

Сюзанну разбудил гудок восьмицилиндрового «делажа». Она выбежала на веранду и увидела выходящего из машины Жозефа. Он был не один. За ним шла женщина. Жозеф махнул рукой Сюзанне, и Сюзанна бросилась ему навстречу. Как только он получше вгляделся в ее лицо, он понял, что мать умерла и он приехал слишком поздно. Он отстранил Сюзанну и бросился в бунгало.

Сюзанна следом за ним вбежала в комнату матери. Жозеф рухнул на постель, на тело матери. С тех пор как он вырос, она впервые видела его слезы. Время от времени он поднимал голову и смотрел на мать с неистовой нежностью. Он звал ее. Целовал. Но на закрытых глазах лежала фиолетовая тень, глубокая, как вода, а закрытый рот сковало такое молчание, от которого начинала кружиться голова. А главное — ее руки, сложенные друг на друге, вдруг превратились в пугающе ненужные предметы, они кричали о тщетности всего того, чем когда-то жила мать.

Потом Сюзанна вышла из комнаты в гостиную, там сидели Агости и женщина Жозефа. Женщина плакала, и глаза у нее были красные. Увидев входящую Сюзанну, она инстинктивно отпрянула, но потом успокоилась. Она явно боялась увидеться с Жозефом, боялась его упреков.

Агости, уверенный в себе и спокойный, казалось, тоже чего-то ждал. Возможно, он ждал Жозефа, чтобы поговорить о ней. Да, возможно. Но только сейчас это не могло иметь к ней отношения. Когда он будет говорить с Жозефом, это будет как бы уже и не о ней, сейчас он о ней уже ничего не знает. А ведь они занимались любовью каждый день целую неделю, и еще вчера. И мать это знала, она отпустила их, отдала его ей, чтобы она занималась с ним любовью. Но сейчас она была не там, где занимаются любовью. Это вернется к ней, конечно. Но сейчас она была по другую сторону, вместе с матерью, где все мысли о ближайшем будущем были просто невозможны и где Жану Агости просто не было места.

Она села в гостиной рядом с ним. Он стал сейчас для нее совершенно незнакомым человеком, как и эта женщина.

Агости встал, подошел к буфету и налил ей стакан молока.

— Выпей, — сказал он.

Она выпила молоко, и оно показалось ей горьким. Она не ела со вчерашнего дня, но у нее было такое чувство, будто она объелась какой-то тяжелой, как свинец, пищей и теперь уже не скоро снова захочет есть.