Эбби посматривала на Дэна, по крайней мере, лет с двенадцати, но они не общались до этого мая. А в первую неделю после возвращения из колледжа она как-то вечером в очереди за билетами у кинотеатра «Сенатор» наткнулась на Реда Уитшенка с двумя друзьями, и одним из них был Дэн Куинн. Эбби тоже пришла с двумя подругами, так что все сложилось идеально. Ред, вероятно, надеялся сесть в кино рядом с ней – ни для кого не являлось тайной, что он в нее немного влюблен, – но она лишь глянула на Дэна, на его мрачный прищур и сердито нахохленные плечи и сразу втиснулась между ним и своей подругой Рут. (Как распоследняя вертихвостка, пошутила потом Рут.) На Эбби прямо что-то нашло, так ее к нему потянуло. Ей нравились его нервозность, настороженность, очевидное недовольство всем миром. Не говоря уже, конечно, о весьма привлекательной внешности. Все знали его историю. Выпускник Гилмана, он поступил в Принстон, как его отец и оба деда, но в прошлом сентябре – Дэн только начал учиться – его мать вдруг бросила отца и уехала жить в Хантуэлли с конюхом своей верховой лошади. Дэн, едва услышав об этом, бросил учебу и вернулся домой. Сначала болтался без дела, затем по настоянию отца нашел работу в ссудо-сберегательной конторе Стивенсона, хозяин которой, Берти Стивенсон, в колледже жил в одной комнате с отцом Дэна. О матери Дэн никогда не говорил, леденел при малейшем упоминании о ней, но это лишь показывало Эбби всю глубину его страданий. Она особенно симпатизировала людям, прячущим какую-то боль. Дэн стал ее новым благородным делом. Она набросилась на него и принялась вытаскивать из пучины горя, мигом находила его на любой вечеринке и не желала слышать слова «нет». Но именно «нет» поначалу и было его ответом. Он держался поодаль от остальных, слишком много пил, слишком много курил и почти не реагировал на ее сочувствие. А потом, однажды вечером, – на крыльце у Реда Уитшенка, так уж получилось – повернулся к ней с таким грозным видом, что она прижалась к стене, и спросил:

– Интересно узнать, что ты за мной таскаешься?

Она могла бы назвать миллион нормальных причин. Сказать, например, что он совершенно точно несчастен, а она убеждена, что способна изменить его жизнь. Но лишь промолвила:

– У тебя очень милая ложбинка над верхней губой.

Он изумился:

– Что?

– И волосы встрепаны, как будто ты немножечко псих.

Он моргнул и слегка отступил:

– Не понимаю, о чем ты.

– А тебе и не надо понимать, – ответила она и, что было ей совершенно несвойственно, шагнула к нему, посмотрела в лицо и увидела, что он начинает ей верить.

Их уже признавали парой, но Эбби видела, что ее подруги шокированы. Она не объясняла им своих чувств. Она, до известной степени, превратилась в Дэна: стала настороженной, уклончивой. Она теперь замечала, как скучны ее подруги, и – хотя еще недавно главной целью своей жизни считала мужа, четверых детей и удобный дом с садом – роняла слова «быт» и «загородный» презрительно, подняв брови и опустив уголки губ.

– Хотите поужинать в «Клубе»? – спрашивал кто-нибудь, а Дэн отвечал:

– Надо же, «Клуб», вот радость-то!

Все косились на Эбби, но она лишь терпеливо улыбалась и отпивала еще глоточек колы. Мол, я одна его понимаю, я владею тайным знанием, что он совсем не такой плохой, каким притворяется.

Иногда, на долю секунды, ей казалось, что именно его порочность ее и привлекает. Не то чтобы настоящая порочность, но что-то рисковое в нем чувствовалось, какое-то бунтарство, вызов. Например, в день увольнения он унес с работы двадцать четыре ящика скрепок. Пятьдесят семь тысяч шестьсот скрепок, он потом подсчитал. И восторг, с каким он это рассказывал, вызвал у нее улыбку. А ведь у него даже нет степлера! Или вот еще: однажды он среди ночи поехал туда, где жила его мать с конюхом, и заклеил клейкой лентой все двери. Вот так эскапада! Слушая, Эбби громко хохотала.

– Но зачем, объясни ради бога?.. – спросила она.

Он либо не хотел, либо не мог; один-единственный раз позволил себе упомянуть о матери и, возможно, уже сожалел об этом.

Он пил, но и эта, пусть отвратительная, привычка придавала ему неуклюжее, отчаянное, юное, хулиганское очарование, и сердце Эбби сжималось от нежности, даже когда она укоризненно качала головой. Она за полквартала узнавала его по рукам, засунутым в карманы, по походке вразвалочку и волосам, падающим на лицо, по спине, согнутой буквой «С». Нет, не одни только инвалиды нуждались в ее сострадании! Жизнь Дэна в некотором роде ничем не отличалась от жизни несчастных негритянских детишек, которых Эбби обучала этим летом. От вида Дэна ее иглой пронзала печаль.

Она взглянула на его профиль, на худую щеку за темными очками и незаметно, тепло ему улыбнулась, даже зная, что он этого не видит.

– Короче. В общем. Неважно. Я что говорю, – он поднял руку, обозначая поворот, – про моего двоюродного брата.

– Двоюродного брата, – повторила она.

– Джордж, у которого я живу.

– А я его знаю?

– Нет, он старше. У него работа, все дела. Он в следующие выходные едет в Бостон навестить свою девушку.

Они резко свернули на Боутон-роуд, «бьюик» чуть накренился, сумочка поползла с сиденья, но Эбби успела ее подхватить.

– Я останусь один. – Дэн остановился перед домом Уитшенков и вынул из зажигания ключи. Музыка оборвалась, но он сидел неподвижно, глядя вперед сквозь лобовое стекло. – Вот я и подумал, может, придешь в пятницу вечером? Скажешь маме, что ночуешь у подруги.

Она ждала подобного предложения. К этому все шло с самого начала. К этому она хотела прийти.

Поэтому так и не поняла, почему ответила:

– Ой, я не знаю.

Он повернулся и посмотрел на нее; лицо за темными очками по-прежнему казалось бесстрастным.

– Не знаешь чего?

– Про какую подругу сказать. И вообще, вдруг я буду занята. Вдруг мне куда-то надо с родителями, я точно не знаю. – Выходило не слишком ловко. Она злилась на себя, что так переполошилась. – Мне нужно подумать. – Она распахнула дверь и чуть не вывалилась из машины, торопясь покончить с неловкой сценой.

Но, шагая к дому, она словно бы его взглядом видела, какая у нее тонкая талия и как из стороны в сторону колышутся ее юбка и длинные волосы. Ясно, что он подумал обо всем заранее. Понял, что хочет ее, и представлял, как все будет. Сознавая это, она чувствовала себя загадочной, желанной и взрослой.

Ред Уитшенк и еще один его приятель, Уорд Рейни, стояли на краю газона и что-то обсуждали с двумя рабочими. Один держал в руках бензопилу, а другой, так же как и Ред, топор. Их окружал целый лес огромных отрубленных ветвей и кусков ствола. Да, тюльпанное дерево было поистине гигантское – и совершенно не собиралось умирать, если судить по сочно-зеленой листве. Остаток ствола, футов десять в высоту, возвышался рядом с крыльцом – идеально цилиндрический, с ровно срезанной верхушкой, похожий на колонну.