Вскоре оба заснули, хотя Фентон мучился от жары. Что ему никак не удавалось сделать, так это убедить Лидию открывать окно на ночь. Она клялась, стоя на коленях, что это их убьет. Уже засыпая, Фентон увидел в окне отдаленную вспышку молнии…

Сны его были сумбурными. Они не вполне походили на ночные кошмары, но он постоянно слышал нечто угрожающее, чего не мог ни видеть, ни потрогать.

Одна сцена некоторое время мелькала перед ним. Среди других звуков Фентон слышал пыхтение и гудок паровоза. Он стоял у двери вагона в шлеме, походившем на глубокую тарелку. Когда он двинулся вперед, хорошенькая девушка лет пятнадцати с черными волосами и серыми глазами вручила ему букет цветов и унцию табаку, завернутую в серебряную бумагу.

Лицо девушки растворилось в тумане, и перед ним замелькали другие видения. «Майор Фентон?» «Да». «Телеграмма, сэр». Его пальцы вскрыли плотную бумагу телеграммы. «Боюсь, — говорилось в ней, — что в толпе на вокзале не сумею передать вам цветы и табак, поэтому примите добрые пожелания от вашего друга Мэри Гренвилл».

И сквозь все происходящее до него доносились звуки веселой песни, в едва различимых словах которой, однако, слышалась затаенная тоска:

Упакуй свои беды в мешок вещевой

И смейся, и смейся, и смейся!..

Колеса поезда все еще продолжали тарахтеть. Небо было черным, как смоль. Глаза Фентона не отрывались от светящихся стрелок и цифр на циферблате наручных часов. Он стоял на верху какой-то грязной стремянки, держа в правой руке похожее на пистолет устройство для стрельбы в воздух. Вдали загрохотала артиллерия, и небо окрасилось белым.

— Ник! — голос Лидии, проникнув в сновидения Фентона, разбудил его.

Он сразу же вспомнил, в каком обличье и где пребывает. Шум был не грохотом орудий, а отдаленными ударами грома. Так как полог кровати не был задвинут, в окнах спальни Лидии мелькали белые вспышки молний.

Фентон резко приподнялся. Лидия крепко обняла его, прижав его голову к своей груди.

— Дорогой, — с беспокойством прошептала она, — ты, наверное, видел страшный сон, потому что все время говорил.

— Да? — Дыхание Фентона стало более спокойным. — Что же я говорил?

— Я не совсем поняла, — Лидия пыталась улыбнуться. — Ты говорил по-английски, но как-то странно, и как будто обращался сразу ко многим людям.

— Ну так что я говорил? — настаивал Фентон.

Произношение Лидии казалось особенно обаятельным на фоне старых пыльных занавесов.

— «Нам нужно пробраться сквозь пулеметный огонь и колючую проволоку. Но если вы посмотрите на карту…»

Фентон усмехнулся про себя. Это было время, когда скромный майор Фентон планировал каждое движение прорыва англичан и французов, едва не сокрушившего фрицев в шестнадцатом году, за что вся слава досталась какому-то олуху-генералу. Тогда Фентон очень переживал, но теперь все уже давно забыто.

— Дорогой, — тихо добавила Лидия, — я тебя разбудила не поэтому.

— А почему?

— По-моему, перед домом стоят и кричат много людей.

Тело Лидии было теплым и влажным. Фентон поцеловал ее и вскочил, ища одежду.

— Зажги свет! — резко приказал он.

Не беспокоясь о нижнем белье, Фентон натянул старые бархатные штаны. Чиркнула трутница, вспыхнуло пламя, и свеча загорелась голубоватым светом.

Фентон надел пару тяжелых кавалерийских сапог, заменив легкие шпоры тяжелыми, с большими заостренными колесиками. После этого он пристегнул пояс со шпагой, но это был не обычный пояс с его любимым изделием Клеменса Хорнна.

На двух цепях висели новые ножны с длинным и тяжелым клинком. С другой стороны на поясе болтался main-gauche[98]— кинжал для левой руки, который использовали предки сэра Ника в давние времена, когда было принято драться шпагой и кинжалом с двухфутовым суженным к концу клинком и стальной рукояткой.

В кармане штанов торчал семидюймовый кусок каретной оси для ударов правой рукой.

— Почему меня не зовут? — осведомился вслух Фентон — Куда, черт возьми, запропастился Джайлс?

В этот момент послышался быстрый стук в дверь. Лидия отпрянула, завернувшись в простыню. В дверном проеме появился Джайлс, как всегда аккуратный и чопорный, но с обнаженной шпагой в правой руке и кинжалом за поясом.

Более того, на Джайлсе был старый кавалерский шлем, почти не изменившийся к 1675 году, если не считать более резких очертаний. Он оставлял открытым лицо и имел стальные наушники, которые можно было застегивать под подбородком или держать незакрепленными.

— Все готово, — сообщил Джайлс. — Где ваш шлем, сэр?

Кровь закипела в жилах Фентона.

— По-твоему, я стану надевать шлем, чтобы драться с этим отребьем? — рявкнул он. — Удостою этих свиней одеянием воина?

— Сэр, вы приказали нам всем надеть шлемы. В рукопашной схватке вас может свалить случайный удар дубинкой. — Из-за спины Джайлс извлек шлем и протянул его Фентону.

— Джайлс, — заговорила Лидия, — дайте мне этот шлем.

Джайлс повернулся и передал ей шлем. Придерживая одной рукой простыню, Лидия другой протянула шлем Фентону.

— Надень его, — попросила она, — ибо если ты погибнешь, я умру тоже. И не от руки бунтовщика, а от своей собственной.

Послышался звон разбитого стекла — камень угодил в окно на лестнице.

— Нет папизму! — послышались крики на улице. — Смерть папистам!

Фентон решительно нахлобучил шлем. Внутри он был обит войлоком и придерживался на шее кожаными ремнями. Затылок защищали соединенные стальные пластины, сужающиеся книзу. Фентон застегнул пряжку на шее и, не надевая рубашки, натянул старую бархатную куртку.

— Пошли! — сказал он.

Выйдя в коридор, Фентон поспешил к разбитому окну, чтобы взглянуть на нападающих.

— Сэр, я насчитал…

— Погоди, Джайлс!

Из окна все было отлично видно. Толпа освещала сцену фонарем на шесте и факелом, горевшим желтоватым пламенем. Люди стояли перед домом прямыми рядами. В переднем ряду, стоявшем на расстоянии шести футов от прохода между липами, Фентон насчитал восемь шпаг. В центре толпы также виднелись обнаженные шпаги, но в рукопашной схватке они были бесполезны. У многих в руках были дубинки и камни. Но основное количество дубинок, как с радостью заметил Фентон, было сосредоточено не в первом ряду и не на правом фланге.

— Нет папизму!

— Повесить колдуна!

— Пускай он выйдет, этот проклятый чернокнижник, отродье папистской шлюхи, сам ставший папистом ради своей любовницы!

Увидев в окне две фигуры, толпа разразилась воплями. Фентон мог почти физически ощущать ее бешеную ненависть. Но, как и большинство толп, эта также испытывала неуверенность и не решалась приближаться.