Ида посмотрела на мужа, пытаясь уловить его настроение. Подобная новость должна быть поводом для радости, но он все равно выглядел мрачным.

– Разве это не хорошо? – спросила она.

– Сперва я так и подумал, но потом задался вопросом, сколь велика цена.

– В смысле?

– Я видел, как Генрих смотрел на вас сегодня. – Губы Роджера дернулись. – Он охотно уложит вас в постель, если решит, что это сойдет ему с рук. И то, как вы смотрели на него…

– Что за глупости! – пришла в ужас Ида.

Муж бросил на нее мрачный взгляд:

– Неужели?

Ее затошнило.

– Вы считаете, король предлагает взятку, чтобы вы закрыли глаза, пока он будет забавляться со мной? Вы так мало доверяете мне? Вы следуете за сюзереном, полагая, будто он способен на такое? – Ида повернулась к Роджеру, дрожа от ярости и обиды. – Да, когда-то, в иной жизни, я была королевской любовницей. И даже родила королю ребенка. Если вы что-то усмотрели в его поведении, это относилось к далекому прошлому и девушке, которой больше не существует. Король стареет. Все, что я чувствую к нему, – сострадание. Два его сына мертвы. Легко ли отцу это пережить?

– Возможно, и легко, ведь он так мало знал их, – сухо ответил Роджер.

Ида редко ссорилась с мужем, но только потому, что он был справедливым, добродушным и она обожала его. Она также знала, насколько иной могла быть ее жизнь без него. Несомненно, Роджер спас ее от короля. Памятуя, как ей повезло, она всегда уступала первой, чтобы избежать разногласий и идти дальше ровной дорогой. Но теперь до самого горизонта простирались камни, и Ида подумала, что не выдержит пути. Она встала и подошла к лестнице, которая вела в спальню. Поставив ногу на первую ступеньку, помедлила и обернулась.

– Он знал их достаточно, чтобы горевать, – сказала она. – Об этом говорят при дворе, и это написано на его лице. Я принадлежу вам с тех пор, как впервые увидела вас, когда вы явились просить короля о наследстве. Разрази меня гром, если я хоть раз изменила вам словом, делом или мыслью. – Она сглотнула, пытаясь успокоиться. – А теперь я иду спать, потому что меня искренне тошнит от вас.

Роджер позволил ей уйти и в наступившей тишине пробормотал ругательство. Потом запустил руки в волосы. Да, он вел себя неразумно. У него сложилась репутация спокойного и уравновешенного человека, неизменно рассудительного, невозмутимого, но сейчас все иначе, и здравомыслие дало брешь. При виде Иды и Генриха, стоящих бок о бок, Роджера охватила жгучая ревность. Он ненавидел короля за то, что тот все еще смеет бросать на Иду подобные взгляды. Он злился на Иду за сочувствие к королю, и внутри у него все бурлило, когда она полными любви глазами смотрела на мальчика, которого ей сделал Генрих. Роджер всегда спокойно наблюдал, как жена ласкает Гуго или девочек. Если она родит еще одного сына, он не станет к нему ревновать, но только потому, что его дети – часть его самого. Он их отец – зачал их в ее теле в силу любви, удовольствия и долга. Когда Роджер видел, как Ида с невыразимой тоской смотрит на своего первенца, то против воли воображал ее и Генриха вместе и представлял, как они испытывают сходные чувства. Он потер глаза кулаками и застонал. Роджер хотел поговорить с женой о том, что нужно задержаться в Лондоне, о том, какие последствия будет иметь судебное заседание и рассмотрение жалоб, но сам все испортил.

Вздохнув, он поднялся и пошел за Идой в спальню. Она не погасила лампу на полке, чтобы он мог раздеться при свете. Платье жена сняла, но сорочку оставила, и ее коса темным канатом лежала на светлых льняных подушках. Роджер сел на край кровати. Он ненавидел чувство отстраненности. Возможно, следует поговорить об этом со своим капелланом, но он сразу отогнал эту мысль. Надо справиться самому, и вряд ли священник, давший обет безбрачия, сможет ему помочь.

Роджер попытался стянуть сапоги. Из-за холодной погоды на нем были толстые носки, и снять обувь было нелегко. Обычно помогала Ида, но сейчас она лежала, повернувшись спиной, а звать слугу он не собирался. Наконец, после множества трудов и ругательств, удалось стащить сапоги. Дальше нужно было распустить завязки на чулках. Пальчики Иды, более проворные, чем у него, всегда приходили на помощь, которая часто приводила к весьма приятному продолжению. Сражаясь с узлами, Роджер подумал: неудивительно, что мальчики так долго носят сорочки, а пожилые мужчины воняют мочой.

За его спиной раздался приглушенный всхлип, и матрас задрожал. Справившись с последним узлом, Роджер сложил чулки и положил их на сундук. Глядя на одежду, он слушал, как Ида тщетно пытается плакать беззвучно. Роджер терпеть не мог женских слез, а слезы супруги, казалось, сыпали соль на рану. Он лег, повернулся к ней и, стиснув в объятиях, поцеловал в шею и холодную мокрую щеку.

– Любимая, простите меня. Не надо плакать, не надо. Вы лишаете меня самообладания.

Мгновение Ида сопротивлялась, затем внезапно содрогнулась и с рыданием прижалась к нему.

– Если вы хотите, я завтра не пойду ко двору.

Роджер поморщился, уткнувшись в ее висок, и вдохнул мягкий аромат жасмина. Он хотел, чтобы Ида держалась подальше от двора, но если будет разыгрывать деспота, то лишь усугубит положение.

– А вы чего хотите, жена?

Ида громко хлюпнула носом и вытерла лицо тыльной стороной кисти.

– Я промочу вам рубашку, – со слезами в голосе извинилась она.

– Ерунда. Можно будет повременить со стиркой.

– Я… я хочу ко двору – ответила она. – Мне нужно общаться с женами и дочерьми других баронов. Нужно заводить друзей и устанавливать связи не меньше, чем вам. Долг женщины – смазывать колеса телеги.

Ида теснее прижалась к мужу и он опустил ладонь ей на талию. От запаха ее волос, от ее близости его естество напряглось. Роджер заставил себя сосредоточиться на словах жены и понял, что в них содержится здравый смысл… но если бы здравого смысла было достаточно!

– Король выказал вам благосклонность, – продолжила Ида, – и вы должны ею воспользоваться. Но если не доверяете мне… – Она умолкла, поскольку договаривать было не нужно.

Роджер закрыл глаза.

– Ида, – тихо произнес он, – я в жизни не встречал никого прекраснее вас. Вы возродили во мне чувства, которые я полагал навеки утраченными, и пробудили новые, о которых я не подозревал. Даже если я веду себя глупо, я боюсь лишиться этих чувств. Боюсь лишиться вас.

Она вдохнула, чтобы заговорить, но Роджер закрыл ей рот долгим поцелуем.

– Кто знает, – отстранившись, заметил он, – возможно, я доверяю вам и не доверяю себе.

– Я не понимаю.

– Мой отец не был ласков с женщинами, – невесело ответил Роджер. – Мать ненавидела его за мелочное тиранство, да и мачеха тоже. Я не питаю любви к Гундреде, но я видел, как она страдала от его рук, и поклялся, что никогда не стану обращаться с женщинами так, как мой отец обращался со своими женами. Это проистекало из его собственной неудовлетворенности, и в конце концов я пожалел его. Он не мог заставить их полюбить себя и потому добивался подчинения силой. – Роджер провел большим пальцем по ее лицу, вдоль хрупких косточек. – Я хочу запереть вас в ларце, подобно драгоценному перстню, и в то же время хочу с гордостью выставлять напоказ, но боюсь, что вас похитят и вы окажетесь на чужом пальце. Не представляю, что чувствует Генрих, видя пустоту там, где некогда были вы. Но знаю, что чувствовал бы я.