— Мне не нужна любовь, — сказал Беркин. — И тебя знать мне не нужно. Я хочу, чтобы мы утратили себя, вышли за свои пределы — стали другими. Усталый и несчастный человек должен молчать. Когда принимаешь гамлетовский тон, почти всегда лжешь. Верь мне только в том случае, если видишь, что во мне кипит здоровая гордость и я беззаботен. Ненавижу себя серьезным.

— А почему нельзя быть серьезным? — спросила Урсула.

Он немного помолчал и сердито ответил:

— Не знаю. — Они шли молча, как будто были в ссоре. Беркин выглядел потерянным и смущенным.

— Разве не странно, — заговорила Урсула, как бы невзначай ласково кладя руку на его плечо, — что мы всегда ведем такие разговоры? Думаю, мы действительно по-своему любим друг друга.

— Конечно, — согласился он. — И очень сильно.

Она рассмеялась почти радостно.

— Тебе все нужно проверить самому, правда? — поддразнивала его Урсула. — Ты ничего не принимаешь на веру.

Смущение слетело с его лица, он весело рассмеялся и неожиданно заключил ее в объятия прямо посреди дороги.

— Да, — тихо сказал он.

Он целовал ее лицо, лоб, целовал медленно, нежно, его поцелуи говорили о переживаемом им трогательном счастье; это удивило ее до такой степени, что она никак не реагировала на происходящее. Поцелуи были нежными, легкими и очень спокойными. И все же она не отвечала на них. Казалось, необыкновенные мотыльки, легкие и бесшумные, садились на нее, вылетев из глубин его души. Ей стало не по себе. Она отстранилась.

— Кажется, кто-то идет, — сказала Урсула.

Посмотрев на темную дорогу, они продолжили свой путь в Бельдовер. Но тут, как бы желая доказать Беркину, что она не боится пустых сплетен, Урсула сама остановилась, крепко прижала мужчину к себе, покрывая его лицо пламенными, страстными поцелуями, и тем самым круто изменила его состояние: кровь вскипела в Беркине, как бывало раньше.

— Не надо, не надо, — уговаривал он себя, чувствуя, что его покидает идеальное состояние нежности и спокойной влюбленности, его сметал порыв страсти, охвативший все его существо, когда Урсула прижалась к нему. Какое-то время в бушующем пламени еще оставалось местечко, где сохранялось, не сдавая позиции, прежнее чувство. Но вскоре и оно улетучилось. Он желал Урсулу, желал страстно, и желание это было сильно, как смерть.

Беркин возвращался домой удовлетворенный и потрясенный, разрушенный и обретший цельность, он брел в темноте, заново переживая вспышку страсти. Издалека доносилось горестное стенание. Но что ему до этого? Разве что-нибудь могло теперь иметь значение, кроме этого бурного и победоносного взрыва физической страсти? Жизнь вновь околдовывала его, властно звала. «Последнее время я был каким-то вялым — книжный червь, да и только», — сказал он себе, торжествуя победу и с презрением относясь к прежним мыслям. И все же они таились где-то в глубине души.

Когда Беркин подошел к озеру, из него продолжали спускать воду. Стоя на берегу, он слышал голос Джеральда. В ночном воздухе все так же звучал гул воды; ярко светила луна; на противоположном берегу смутно угадывались силуэты холмов. Озеро опускалось. В ночном воздухе остро пахло водорослями.

В Шортлендзе во всех окнах горел свет — видимо, никто не ложился. На причале стоял старый доктор — отец пропавшего молодого человека. Он молча ждал. Беркин встал рядом, вглядываясь во тьму. Подплыл Джеральд на лодке.

— Ты все еще здесь, Руперт? — сказал он. — Мы не можем их найти. Очень крутой спуск. К тому же на дне много небольших впадин. — Бог знает, куда занесет поток. Будь дно ровным — другое дело. А здесь каждый раз не знаешь, где находишься.

— А какая необходимость работать тебе? — спросил Беркин. — Не лучше ли пойти и лечь в постель?

— В постель? Господи, неужели ты думаешь, что я смогу спать? Я не уйду отсюда до тех пор, пока их не найдут.

— Но поиски могут идти и без тебя.

Джеральд поднял на Беркина глаза и, положив с выражением признательности руку на его плечо, сказал:

— Не волнуйся за меня, Руперт. Лучше подумай о своем здоровье. Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. А вот ты портишь себе жизнь, растрачиваешь лучшее, что в тебе есть.

Джеральд немного помолчал, а потом сказал:

— Растрачиваю? А что еще прикажешь делать?

— Да прекратить это. Ты вникаешь во все несчастья, на твоей шее тяжелым жерновом висят страшные воспоминания. С этим пора кончать.

— Тяжелый жернов страшных воспоминаний! — повторил Джеральд и снова ласково положил руку на плечо Беркина. — Ну и образное же у тебя мышление, Руперт.

Беркин сник. Слова Джеральда рассердили его, да и сам он устал от своего так называемого образного мышления.

— Разве ты не можешь уйти? Пойдем ко мне! — настойчиво уговаривал он Джеральда, как уговаривают пьяного.

— Нет, — вежливо, но твердо отказался Джеральд, обнимая за плечи друга. — Большое спасибо, Руперт. Если получится, с радостью навещу тебя завтра. Ты ведь понимаешь меня, правда? Мне нужно пройти это до конца. А вот завтра я приду. Поверь, мне будет приятнее поболтать с тобой, чем заниматься чем-то другим. Это правда. Ты много значишь для меня, Руперт, больше, чем ты думаешь.

— Что же я такое значу? — с некоторым раздражением спросил Беркин, остро ощущая руку Джеральда на своем плече. Ему претила мысль о споре, он просто хотел, чтобы Джеральд перестал страдать.

— Это я скажу тебе в следующий раз, — ласково ответил Джеральд.

— Пойдем со мной сейчас, прошу тебя, — настаивал Беркин.

Воцарилось напряженное, живое молчание. Беркин не понимал, отчего у него так сильно бьется сердце. Пальцы Джеральда дружески сжали его плечо.

— Нет, Руперт, я останусь здесь до конца. Спасибо. Я понимаю тебя. У нас с тобой все в порядке.

— У меня, может быть, и в порядке, а вот у тебя не очень. Зачем торчать здесь без толку? — сказал Беркин и ушел домой.

Тела нашли ближе к рассвету. Дайана крепко обхватила шею молодого человека и тем самым задушила его.

— Она его убила, — сказал Джеральд.

Луна опускалась все ниже и наконец скрылась за горизонтом. Вода в озере сократилась на три четверти, обнажились уродливые глинистые берега, от них исходил сырой гнилостный запах. Розовые лучи рассвета окрасили восточный холм. Вода продолжала с грохотом идти через шлюз.

Птицы заливались веселым пением, приветствуя новое утро, вершины холмов за оскверненным озером затянула радужная дымка; в это время к Шортлендзу двигалась беспорядочно растянувшаяся процессия, несколько мужчин несли на носилках тела утопленников. Джеральд шел рядом с носилками, оба седобородых отца молча следовали сзади. В доме ждали родные, никто не ложился спать. Кто-то должен был оповестить о случившемся мать. Пока у доктора не иссякли силы, он тщетно пытался вернуть к жизни сына.