— Я пришла сказать тебе, Дуняша, что большая радость ждет нынче тебя! — успела шепнуть ей юная баронесса.

— Что? Что такое? — взволновалась Дуня. Но Нан не пришлось ей отвечать.

Антонина Николаевна звала воспитанниц прорепетировать еще раз плохо удававшиеся им сцены.

Между тем в зале за темною занавесью шло обычное торжество. Соединенный хор больших, средних и маленьких под управлением Фимочки, такого же злого и нервного, как и в былые годы, а теперь еще более взвинченного благодаря побегу своей помощницы по церковному пению регента Сони Кузьменко, которую он никак не мог кем-либо заменить, пел и «Серую Утицу», и «Был у Христа-Младенца сад», и «Весну-красну», и «Елку-Зеленую», словом, все песни приютского репертуара.

Затем маленькие стрижки декламировали в лицах басни Крылова… Потом пели солистки…

Звонким своим контральто лучшая после Кузьменко певица-старшеотделенка Оня Лихарева, не участвовавшая в спектакле, исполнила «Нелюдимо наше море» и «Вниз по матушке по Волге» вместе с хором, минутами покрывая последний.

А там за темной завесой суетливо готовились к представлению…

Наконец, роздали подарки, рассмотрели приглашенные гости обычную рождественскую выставку работ, погасили и сдвинули в угол елку…

В тот же миг раздался звонок, и все заняли свои места. Взвился расписной занавес, и глаза всех обратились на «сцену»…

Это была несложная пьеса-сказка… Двое бедных подростков заблудились в лесу… По дороге они жаловались на бедность, на тяжелую долю нищих детей и выражали желание стать принцем и принцессой.

Хорошенькая Любочка играла девушку. Благодаря короткому платью и спущенной до пояса косе, сейчас она имела вид пятнадцатилетнего подростка… Высокая, костлявая Васса была ее братом… Ее ровная, как у мальчика, фигура, размашистые жесты, мужская шляпа, куртка и штаны дополняли сходство.

Похорошевшая под легким слоем пудры и румян, с подрисованными глазами, Васса казалась весьма милым подростком-мальчуганом с его настоящими размашистыми и резкими движениями.

Когда же добрая фея, Дуня, с ее кротким личиком, в длинной белой одежде доброй феи, с льняным каскадом белокурых волос появилась из-за деревьев, олеандров и филодендр, наполнявших «сцену», тихий ропот одобрения пронесся по зале.

Если красавица Любочка поражала своим очаровательным личиком с его правильными чертами, миловидное задумчивое лицо Дуни пленяло своей кроткой улыбкой и тем особенным выражением доброты, которое дается далеко не каждому человеку, но одинаково очаровывает всякого.

— Возможно ли? Простая крестьяночка! Какое нежное, прелестное и грациозное дитя! — чуть слышными возгласами восторга доносилось до ушей Дуни. Эти возгласы скорее смущали, нежели радовали ее… Уже само появление ее под столькими взглядами чужих глаз и страх, что вот-вот выскочит из ее памяти довольно длинный монолог доброй феи, и туманный намек Нан на какую-то близкую радость, все это вместе взятое несказанно волновало Дуню.

Однако под ободряющим взором Дорушки, игравшей королеву и стоявшей за боковой кулисой в короне из золотой бумаги на голове и в длинной мантии под «царственный горностай», попросту в белой простыне, разрисованной углем наподобие горностаевых хвостиков, Дуня ободрилась…

Ее нежный голосок трогательно зазвучал по зале:

— Вы хотите роскоши и богатства, бедные дети, вы получите и то и другое, — между прочим говорила она, отчеканивая каждое слово этим своим нежным голоском, — но предупреждаю вас: я не ответственна за то, что постигнет вас в вашей новой доле. Не жалуйтесь же на добрую фею, если новая жизнь не понравится вам.

И взяв за руки Любочку и Вассу, она увела их на минуту за кулисы, чтобы вернуть их на сцену уже переодетыми в пышное одеяние королевских детей.

Под гром аплодисментов снисходительных зрителей сдвинули занавес…

Кричали «браво» и хлопали без устали. Особенно старался добряк доктор Николай Николаевич. Он поместился «в райке», по его собственному выражению, среди своих «курносеньких», попросту в задних рядах скамеек, а не на своем обычном месте, среди начальства и почетных гостей.

Приложив трубою обе руки ко рту, своим могучим басом Доктор вызывал на всю залу исполнительниц, обращая на себя всеобщее внимание:

— Дуняша Прохорова, молодец, браво!.. Васса Сидорова, Люба Орешкина, браво, браво, молодец! Курносенькие, молодцы! Браво! — неистовствовал он.

Второе действие изображало королевский дворец. Король — Маша Рыжова, особенно громоздкая в своей царской мантии, с тщательно запрятанной под нею русой косой, с огромной короной, поминутно съезжавшей ей на кончик носа, похожего на картофелину, рядом с Дорушкой-королевой сидела она на возвышении в мягком и удобном кресле начальницы, изображающем трон.

Утреннее «маковое» лакомство давало себя теперь особенно чувствовать Маше. Всем известно свойство дурмана и сонливости, которым обладает мак, и покушавшая его не в меру Маша с ужасом замечала на себе его ужасное действие. Пока шли хлопоты и приготовления к спектаклю, она боролась еще кое-как с одолевавшим ее желанием уснуть, но сейчас, очутившись в мягком, удобном кресле в полутьме за сдвинутой занавесью, бедная Маша переживала нестерпимые муки. Между тем занавесь раздвинулась снова, и второе действие началось.

В этом втором действии придворные дамы представляют королю и королеве их близнецов-детей, которым исполнилось шестнадцать лет этим утром.

— Ваше королевское величество, — начинает Дорушка самым почтительным тоном, обращаясь к королю-Маше, — взгляните, как пышные розаны, расцвели наши сын и дочь… Как они прелестны… Не угодно ли будет вашему королевскому величеству отдать им те роскошные подарки, которые заключены в этом драгоценном ларце. Прошу вас!

Тут Дорушка протягивает оклеенную серебряной бумагой рабочую шкатулку Маше и, нечаянно взглянув в лицо «королю», замирает от неожиданности.

«Король» как-то не вполне естественно опустился в кресле, уронив голову на грудь. «Золотая» корона при этом сползла на самый кончик носа Рыжовой, великолепная белая борода, сделанная из ваты, и такие же усы грозили каждую минуту отлепиться и полететь вниз. Но ужаснее всего было то, что «его королевское величество» храпело на всю сцену, отчаянно присвистывая носом.

В ужасе Дорушка стала изо всей силы трясти за руки уснувшую сладко и крепко под влиянием злодейского мака Машу Рыжову…

— Марья! Ты с ума сошла… Маша! проснись! — в отчаянии шептала девушка.

— Мы… — простонала неожиданно на всю залу сонным голосом Маша, на минуту бессмысленно приоткрывшимися глазами глянув на Дорушку, и снова громко, отчетливо крякнула в голос: — Чего тебе? Спать время, а она лезет!

И тотчас же, откинувшись на спинку стула, захрапела снова на весь зал своим богатырским храпом.

Под оглушительный хохот сдвинули далеко не своевременно занавес; спящую непробудным сном Рыжову утащили со сцены, а вместо нее, облекшись в белую «горностаевую» мантию и золотую корону, на ее месте появилась сама Антонина Николаевна с белой ватной бородою в роли короля, успевшая запомнить по репетициям роль Рыжовой.