кинопередвижки влажным паром. Все трое сосредоточенно смотрят на этот пар. Монотонно свистит ветер, громко хлопает брезент.

— Пойду к дорожнику, трактором вытащит, — как бы самому себе, негромко сказал Елагин, поднимаясь со скамьи. Сказал просто, вроде речь шла о желании пойти в клуб, чтобы сыграть в бильярд или послушать баяниста. А Елагин очень часто, когда был свободен, проводил время в клубе, слушая, как его дружок-баянист, тоже шофер, старательно разучивал новую мелодию или по просьбе Елагина играл его любимую песню об отчаянном шофере Кольке, который погиб из-за бездушия и показной гордости женщины и на могиле которого друзья положили разбитый радиатор. Когда собирался в клуб, то иногда вот так же, как и сейчас, он сообщал товарищам: «Пойду в клуб». Ребята всегда подтрунивали над увлечением ефрейтора, советовали не тратить впустую время, а лучше сыграть в шахматы или «постучать шабашками», но Елагин отмахивался.

Вот и сейчас сообщил он о своем решении спокойно и просто, как бы между прочим. Исхаков внимательно и молча посмотрел на Елагина, а Бутылов, не поднимая головы, начал убеждать шофера не идти на погибель, доказывая, что в штабе, видимо, уже беспокоятся о них и что оттуда обязательно позвонят дорожным мастерам, чтобы выяснить, где машина, и уж наверняка попросят выслать навстречу трактор. Ефрейтор слушал доводы сержанта, пытаясь по тону голоса определить, верит ли он своим словам сам, и убеждался — нет.

Как старший по званию, сержант должен был принять решение, но сам Бутылов, после того как шофер крикнул на него: «Вылазь!.. Толкай машину!», понял, что ни одно его приказание сейчас не будет выполнено, что, командовать будет Елагин. Он понял это и даже был доволен, но все же говорил, чтобы потом, если что-либо случится с водителем, можно будет оправдаться: он, мол, мне не подчинился.

Так же, как и при первом разговоре, Елагин догадывался об этом, но не был уверен в своей правоте, поэтому только неопределенно протянул: «Дела-а», открыл дверку и выпрыгнул в глубокий снег.

Тяжело дыша и прихрамывая, Елагин поднимался на сопку. Он был уже недалеко от вершины. Устала согнутая спина, все сильнее болело колено, которым он ударился о камень внизу, когда сделал последний рывок, чтобы выбраться из сугроба. Сразу он не почувствовал боли, но сейчас уже не мог твердо ступать ногой. У него даже возникла мысль вернуться назад к машине, но он отогнал эту мысль, потому что пройдено уже много, кроме того, он представил, с каким злорадством ему начнет читать мораль сержант. Нет! Он не хотел возвращаться побежденным.

Трудно, однако, сказать, чем бы закончилась эта внутренняя борьба, если бы вдруг Елагин не увидел небольшую женскую сумочку, которая, зацепившись ручкой за камень, чернела на снежной обочине дороги.

«Странно. Откуда она? Выпала из машины?»

Вполне может быть. Но возможно и другое — бросила ее обессилевшая женщина, как непосильную ношу. И хотя он понимал, что это второе предположение маловероятно, но дорога — есть дорога, на ней все могло случиться. Елагин больше не думал о возвращении.

Свирепо швырялся снегом ветер, не давая поднять голову и распрямиться, ветер будто хотел сбросить человека с сопки в лощину, как сбрасывал снежинки, пытавшиеся задержаться за разлапистыми кустами вереска, в ямках; ветер будто предупреждал: «Вернись! Погибнешь!» Но Елагин упрямо шел вперед, только чаще и внимательнее стал поглядывать вправо и влево, и, если попадался вблизи дороги валун, он обязательно подходил к нему, чтобы убедиться, нет ли кого за ним.

Вскоре у самой дороги Елагин увидел особенно большой камень. Зашел за него. Ветра здесь почти не было, он только завихривал сюда снежинки, от этого уже образовался небольшой сугроб. Никаких следов. Он уже хотел было идти дальше, но решил немного отдохнуть. Утоптав снег, Елагин сел, прислонился к обросшему мхом граниту, распрямил ушибленную ногу, стряхнул налипший на куртку снег, достал из внутреннего кармана папиросу и спички.

Сложив головку к головке четыре спички, Елагин повернулся лицом к камню и чиркнул ими о коробку. В тот момент, когда в сложенных лодочкой ладонях вспыхнул огонек и ефрейтор нагнул голову, чтобы прикурить, он увидел небольшой светло-голубой треугольник драпа, выглядывающий из-под снега у самого камня. Взъерошенные ворсинки треугольника были покрыты инеем, иней образовал красивые белые узоры, и было похоже, что выглядывает пола пальто, сшитого из дорогой шерсти.

Отбросив горящие спички и сунув в карман коробку, Елагин встал на здоровое колено и начал быстро разгребать снег. Показались коричневые, на толстой микропористой подошве женские туфли, потом лыжные брюки, тоже коричневые. От того, что к брюкам примерз тонким слоем заледенелый снег, они не плотно облетали поджатые ноги и чем-то напоминали брошенные друг на друга спасательные круги. Осторожно, чтобы не причинять боли, Елагин взял ноги и потянул их к себе — они распрямились, но только он отпустил их, ноги снова начали сгибаться.

— Жива.

Еще быстрее ефрейтор стал отбрасывать снег. Откопал плечо, прижатые к груди руки, голову, закутанную в пуховую шаль, к которой также корочкой примерз снег. Когда ефрейтор раздвинул края шали, то увидел красивое лицо молодой женщины. Лицо было еще розовым, побелел только кончик носа да на щеках появились небольшие круглые белые пятна. Взяв горсть снега, Елагин начал оттирать лицо. Женщина открыла глаза. Взгляд был бессмысленным, но уже то, что замерзающая взглянула на него, обрадовало ефрейтора: «Жива!» Он начал снимать перчатки с ее рук, чтобы оттереть снегом, но передумал: «Скорее, пока совсем не замерзла, нужно отнести в дом дорожного мастера».

Елагин рывком поднялся и, застонав от резкой боли в колене, снова опустился на мягкий снег. Несколько минут он сидел неподвижно. Он вспомнил, как однажды на лыжной прогулке один солдат упал и тоже зашиб колено, тот солдат не сразу почувствовал боль и еще долго катался на лыжах вместе с ними, лишь слегка припадая на больную ногу. Но после того как он посидел минут пятнадцать в курилке, уже не смог встать, и друзья унесли его в санчасть. Но там были друзья, там была санчасть, а здесь он один с замерзающей женщиной, которую нужно спасать.

Завернув полу куртки, Елагин старательно вытер начинающие мерзнуть руки о мягкую байку подкладки, надел перчатки, не сгибая ушибленную ногу, уперся руками о камень и поднялся. Прислушался — боли в ноге не было, а как только он наступил на нее, резкая боль снова затмила сознание. Но Елагин устоял, и это обрадовало его. Превозмогая боль и больше опираясь на здоровую ногу, он поднял женщину, перекинул ее руки через свои плечи