Сон! Нет, Скифу не хотелось спать… Он лежал в траве, шелковистой и мягкой, головка Сийи покоилась у него на груди, ладонь ее ласково гладила его щеки, пальцы то касались губ, то прикрывали глаза. Где-то в вышине негромко пел предутреннюю песню ветер, и гаснущие звезды откликались звоном хрустальных колоколов. Мир был прекрасен и тих, и если в нем существовали райские сады и луга, то сейчас Скиф нежился в их ласковых объятиях.

– Завтра мы приедем в город, – негромко сказала Сийя, – в наш город на высокой скале, над которой вознеслись Двадцать Башен. Тебе там понравится, светловолосый.

– Мне понравится всюду, где будешь ты. Она рассмеялась.

– И ты повторишь эти слова перед Безмолвными Богами?

– Перед безмолвными или говорящими, моя ласточка, перед богами Джарайма и богами Земли.

– Земли?

– Да. Так зовется моя родина. Он услышал довольный вздох.

– Хорошо… хорошо. Скиф. Ты скажешь эти слова и станешь моим мужчиной… Мы будем встречаться, когда три луны поднимаются в небесах, потом расстанемся, потом встретимся вновь… Как сегодня…

– Разве я не могу всегда быть с тобой?

– Ты и будешь всегда со мной – здесь. – Она приложила его ладонь к сердцу. – Но видеться мы можем лишь в те дни, когда дозволено богами. И лишь ночи трех лун будут принадлежать нам.

– Такие ночи случаются часто или редко?

Сийя снова вздохнула.

– Реже, чем мне хотелось бы… но достаточно часто, чтобы ты не забыл меня, Скиф ап'Хенан.

– Почему ты так меня называешь?

– Потому что теперь ты принадлежишь нашей Башне – как и твой родич, если Тамма осталась довольна им. Но вначале боги испытают вас, а Дона ок'Манур и мудрая Гайра вынесут решение…

– Зачем? Разве недостаточно испытания, которое устроили вы с Таммой?

– Ш-ш-ш… – Ладонь девушки легла на его губы. – Ты не боишься ни злобных демонов, ни их слуг, и это хорошо… Но разве можно пренебрегать богами, мой светловолосый? Я ведь сказала: мы носим в себе их частицу… все мы, каждый человек… и без нее мы – сену, лишенные разума сену, Скиф.

– Ладно, я не буду ими пренебрегать. Ничем, что дорого тебе, во что ты веришь, Сийя. Если только они не разлучат нас…

– Боги милостивы. Скиф… – Она помолчала, потом негромко окликнула: – Скиф?

– Да? – Его пальцы тонули в шелковистых локонах Сийи.

– Твое имя… Оно что-нибудь значит?

– Скифы… так звались степные племена на моей родине… давно… очень давно, милая. Они оставили курганы, такие же, как в твоей степи. В курганах – могилы вождей… кости, оружие, украшения, истлевшая одежда… больше ничего.

Сийя беспокойно пошевелилась.

– Они были похожи на шинкасов?

– Возможно. Пасли лошадей, скакали по своим равнинам, разбойничали, воевали… Они считались великими лучниками…

– И служили демонам ару-интанам?

– Нет, у них были совсем другие боги. Они приносили им жертвы, воздавали хвалу во время пиров… Они пировали на… – Скиф внезапно приподнялся, не выпуская Сийю из рук, и медленно произнес: – Они пировали на закате… Понимаешь? Они пировали на закате! – Теперь он почти кричал.

Память… Туго натянутое полотно с прожженными дырами… клочья тумана, повисшие в ясном небе… Они таяли, они исчезали! Внезапно всплыло имя – его имя, потом еще одно, и он вспомнил, что так зовут отца. Между этими именами была связь… некая связь… Какая же?.. Джамаль, сын Георгия… Нет, не так! Иначе! Теперь он знал, как должно его называть: имя, отчество, фамилия… И сразу же возникло остальное – номер дома, квартиры, название улицы. Он вспомнил, вспомнил!

С торжествующим смехом Кирилл Карчев поднялся, протянул руки навстречу восходящему солнцу и выкрикнул:

– Скифы! Скифы пируют на закате!

И сразу же багровая пропасть разверзлась под ним.

Земля, Петербург и другие места, 30 июля 2005 года

На сей раз Рваный заявился с огромным портфелем, и это удивило его: Рваный был не из тех людей, что ходят с портфелями. Впрочем, он мог таскать в нем принадлежности своего ремесла – дрель и фомку для взлома замков, а то и автомат плюс пару пакетов взрывчатки. Но все оказалось гораздо неприятней.

– Тебе, – коротко буркнул Рваный и выложил на стол десять красных коробочек с золотым листком, окруженным блестками звезд. – А это остальным. – Он снова полез в портфель и принялся извлекать из его недр изящные флаконы с духами, мыло, закатанное в станиоль, баллончики с дезодорантом и шампунем и еще какие-то цилиндрики размером с палец, яркие и блестящие, как елочные игрушки. Маркировка на всех этих изделиях была различной: где – цветок ириса или розы, где – тонкий женский профиль, где – гора Фудзияма на фоне синих небес; последнее, вероятно, намекало на японское происхождение товаров. Но звездочки присутствовали всюду. Иногда они располагались колечком или вытянутым овалом, иногда – треугольником либо острым клином, словно косяк отлетающих к югу журавлей, иногда – затейливой спиралью с вытянутыми в стороны концами, походившими на щупальца осьминога.

«Дар небес, – подумал он, с невольным страхом взирая на пеструю груду. – Троянский конь, приношение данайцев…»

Рваный продолжал выкладывать на стол содержимое портфеля. Его щека, пересеченная давним шрамом, приподнимавшим верхнюю губу, чуть заметно подергивалась, словно бы гость затаил насмешливую ухмылку, но глаза смотрели пронзительно и строго. Пестрая груда на столе росла.

– Зачем мне это? – спросил он, метнув опасливый взгляд на Рваного. – Духи, дезодоранты… Я ведь не женщина…

– Не баба, – уточнил гость, кивая. – Ну, тут каждому свое: мужикам – сигаретки, девкам – конфетки. Словом, передашь кому надо.

– Кому?

– Придет к тебе Ксюша… видная такая, рыжая… – Руки Рваного взметнулись, обрисовав контур женской фигуры. – Сегодня придет или завтра, смотря по тому, сколь у нее душистой водички осталось. И другие придут, не залежатся, будь спок. – Гость наконец ухмыльнулся, и шрам, украшавший левую щеку, дрогнул, словно длинный розовый червь. – Как все раздашь, позвони. Притащу еще.

– Ты… ты хочешь, чтобы я распространял это? – Он покосился на мыло, духи и разноцветные баллончики.

– Я ничего не хочу. – Серые маленькие зрачки Рваного уставились на него, как два буравчика. – Хозяин велел! А дальше сам смотри, кореш.

«Чего уж тут смотреть, тоскливо подумал он, не спуская глаз с ярко-красных пачек с золотым листком. – Чего уж смотреть… Коготок увяз – всей птичке пропасть!»

Всю последнюю неделю ему казалось, что за ним следят. Если это и соответствовало действительности, то слежка была вполне профессиональной, и ничего явного, открытого он обнаружить не смог. Но «голд», проклятое и обожаемое зелье, обострял инстинкты; иногда он чувствовал внимательный взгляд, скользнувший по его лицу, слышал торопливую дробь шагов за спиной, ощущал горячее дыхание на затылке.