Тело увезли часа в четыре пополудни. Инспектор Шмуллер настоятельно рекомендовал обитателям дома никуда не отлучаться до соответствующих распоряжений (что сделать было сложно, поскольку полицейский пост остался), на прощание пристально глянул на Вадима, извлек телефон, куда-то позвонил, еще раз одарил недобрым взором и увел из дома свою команду. Работников частной фирмы заменили невозмутимые личности в полицейской форме. Ощущение сжимающейся у горла петли усиливалось…

Фельдман лежал и неподвижно смотрел в потолок.

– Реквием сочиняешь? – невесело пошутил Вадим.

– Тихо, – пробормотал Павел, не меняя направления взгляда, – Думаю я… Нас подставить – так же элементарно, как дать в лоб Александру. Нам осталась одна забава, Вадим – упредить полицию и кое-кого еще… Давай насаживать бусинки. Нас могли убить, но решили, что лучше упечь в местную кутузку – пусть на время. Они не знают, с кем мы связаны… вернее, с кем Я связан. Это плюс… немного напоминающий минус. У таинственного недоброжелателя в доме сообщник. Возможно, невольный: компромат, страх и так далее. Мы с тобой не убивали, нет?

– Железно, – подтвердил Вадим.

– Охрана не могла – у них другие обязанности. Александра и подругу можно исключить – козлы, но им не надо, кишка тонка, все такое, и вообще они сидели в своей комнате на первом этаже и, если бы пошли наверх, их бы кто-нибудь заметил. Согласен?

– Небесспорно, – засомневался Вадим.

Фельдман покосился на него неприязненно.

– Несогласный какой. Черт…

Он опять провалился в задумчивость. Трудно было понять, что варилось в его поднаторевшем на неприятностях котле. После долгих терзаний он выбрался из кровати, начал описывать круги по комнате. Обнаружил открытую дверь, изумленно на нее уставился, шагнул наружу. Вадим машинально подался за ним…

День летел, как орда по степи. Не успели оглянуться, сумерки коснулись верхушек деревьев. По Вользенштрассе проносились машины, где-то у соседей заразительно смеялись, гортанно изъяснялись, играла музыка. Полицейский, застрявший между колоннами крыльца, изобразил запрещающий жест: нельзя отдаляться от дома.

– Пошли в стойло, – буркнул Фельдман, возвращаясь в холл, – Не будем вносить нервозность в железный немецкий порядок.

По гулкому холлу неприкаянно блуждал Хольгер. Вспыхнул светильник в форме канделябра над внушительным муляжом камина. Хольгер обернулся – крупные тени запрыгали по осунувшейся физиономии.

– Ужин в девять вечера, господа. Большая просьба не опаздывать к столу. Мы должны помянуть господина Басардина…

Впитал человек русские традиции, это правильно. Дворецкий сместился к дивану – и там загорелся торшер грибообразной формы. Сутулая тень заструилась в обход мягкой мебели. Вадим испытал сильное желание отпрыгнуть, когда дворецкий прошел мимо…

– Как он тебе? – шепнул Фельдман.

– Да так себе.

Следующим пунктом их прогулки стала кухня, откуда доносились щекочущие ароматы. На плите в закрытой сковороде томилось что-то мясное. Клара Леопольдовна в сером переднике двигалась, как пристукнутая. Она не видела гостей, стоящих за порогом. А они не видели ее глаз. Ее движения были скованы, она сновала, как зомби, между кухонными агрегатами. На тумбе для готовых продуктов стояла хлебница, прикрытая прозрачной крышкой, салатница с нарезанными овощами, поднос, на котором возвышались строгие бокалы и траурно-черная бутылка рейнского вина. Неизвестно, чем привлек Фельдмана этот поднос, но он воззрился на него, как на сокровища утонувшей Атлантиды, пришлось хватать его за локоть и уводить подальше от раздражающих запахов…

Вернувшись в холл, они обнаружили на диване Полину Юрьевну. Женщина в черном, наглухо застегнутом платье с длинными рукавами сидела, прямая, как штык, сбрасывала пепел в хрустальную пепельницу, смотрела пустыми глазами, как Хольгер сервирует стол к скромному поминальному ужину. Она была такой худой и эфемерной, что практически не отбрасывала тень.

– Нам очень жаль, Полина Юрьевна, что так случилось, – елейным голоском сказал Фельдман, – мы понимаем, как это тяжело.

– Возможно, в случившемся есть и наша вина, – не подумав, ляпнул Вадим. Фельдман пихнул его локтем в бок, очнись, какая вина? Женщина подняла сухие, выплаканные глаза. Какое-то время она молчала.

– Бросьте, молодой человек, все закономерно… Мы наивно верили, что можно изменить судьбу, решили привлечь людей со стороны. Как это тщетно. Но вы правы, невыносимо трудно терять человека, с которым прожил всю жизнь… Кто это может понять? Даже родной внук не выходит из комнаты, слов сочувствия сказать не может, у него язык не поворачивается…

Женщина отдалялась, ее окутывала туманная дымка, с запозданием он обнаружил, что Фельдман тянет его к лестнице, и он послушно семенит задним ходом.

– Не возражаете, Полина Юрьевна, мы отдохнем перед ужином у себя в комнате, – голос явно принадлежал Фельдману, – И минут через десять спустимся…

Он очнулся на галерее, за поворотом.

– Считаешь, нам нужно отдохнуть?

– Совсем скис, встряхнись, – зашипел в лицо Фельдман, – Ты убийцу искать собираешься, или пусть дядя Паша ищет? Стой на стреме, не высовывайся в холл. Если кто пойдет, громко кашляни.

– Ты куда? – очнулся Вадим.

– На кудыкину гору, – обозлился Павел, – Хочу осмотреть место преступления – незамутненным, так сказать, оком.

– Но там же печать…

– Да плевал я на печать! Стой здесь, если что, сигнализируй…

Фельдман побежал по коридору. Возможно, был в его поступке резон, все обитатели дома собрались внизу, несколько минут они не будут мешать. Но что он собрался найти?

Свет горел лишь у выхода в холл, в коридоре властвовал полумрак. Он слышал, как скрипнула дверь. Прислонился к стене, стал ждать. Снова скрипнуло, он напрягся. Но Павел не шел. Куда его понесло? Он высунулся в холл, там звенела посуда, воздух разносил прогорклый табачный дым. Происков со стороны домочадцев пока не было. Он вновь прижал затылок к шершавой стене. Отключился? Вихрь видений захлестнул, но картинка прервалась, все куда-то рухнуло, его тряхнул Фельдман.

– Спишь, часовой? Представляешь, – он еще и хихикал, – в баре Басардина обнаружил тростниковый бразильский самогон. Экзотика, блин. Попробовал – глаза на лоб. Сущий лосьон. Зато сон отбивает, как топором. Тяпнешь?

– Нет уж, у меня традиционная алкогольная ориентация, – пробормотал Вадим, – Яда всем хватит. Как бы нас за ужином не отравили…

Пищу поглощали в гробовом молчании. Молча выпили за упокой, молча закусили. За столом сидели все – скупая на движения Клара Леопольдовна, скорбный Хольгер, насупленный Александр. Подруга выйти в люди не пожелала (никто, конечно, не расстроился). За окном смеркалось. Гнетущая тишина нещадно действовала на нервы.

– Вы держите в доме веронал или люминал, Полина Юрьевна? – тихо спросил Фельдман.