Сразу после распада СССР российское руководство рассматривало вопрос о немедленном присоединении к военно-политическому союзу, бывшему на протяжении «холодной войны» главным символом коллективного Запада. Это было бы логичным, хотя и рискованным шагом. Критическое значение имела готовность Запада принять новую Россию в свое лоно. Еще в конце 1991 г. президент Ельцин запустил «пробный шар», направив генеральному секретарю альянса послание, содержавшее фразу о желании России немедленно вступить в НАТО. Текст был составлен так, что при необходимости ключевую фразу можно было толковать как содержавшую опечатку. Альянс не проявил готовности «ухватиться» за предложение Ельцина, и Москва спустя некоторое время внесла «поправку» в текст.

Идея вступления России в НАТО после этого не умерла. Правда, она уже больше не исходила от первого лица государства. Чаще всего с ней выступали известные специалисты-международники и политики либерального направления. В начале обсуждения проблемы приема в НАТО стран Центральной и Восточной Европы Сергей Караганов выдвинул лозунг – «оказаться у дверей НАТО прежде бывших союзников». Алексей Арбатов последовательно убеждал Запад пригласить Россию в альянс48. Логика была простой: к тому времени, когда страны Центральной и Восточной Европы допустят в зал заседаний НАТО, они найдут там российскую делегацию, сидящую в президиуме. Важно отметить, что для Ельцина отношения с США значили гораздо больше, чем отношения с Европой. Москва не стремилась к членству в НАТО для того, чтобы вбивать клин между США и их союзниками.

Клинтон считал, что формально оставить дверь в НАТО открытой для России политически выгоднее, чем открыто заявить, что Российская Федерация никогда не будет принята в альянс. Но даже это чисто гипотетическое допущение наталкивалось на глубокий скептицизм в американском политическом истеблишменте. Расширение НАТО в 1997 г. и Косовский кризис 1999 г. фактически не только «закрыли тему» российского членства, но и привели к глубокому отчуждению, если не враждебности в отношениях между НАТО и Россией, несмотря на учрежденное в 1997 г. «привилегированное партнерство» между ними.

Президент Путин, первым крупным внешнеполитическим шагом которого еще в качестве и. о. главы государства стало приглашение генерального секретаря НАТО лорда Робертсона в Москву в феврале 2000 г., начал свой «раунд» отношений с НАТО с того же приема, что и Ельцин. Вместо ответа на прямой вопрос британского журналиста Дэвида Фроста о возможности членства Российской Федерации в НАТО Путин сказал: «Почему бы нет?», вновь, таким образом, «перебрасывая мяч» на сторону партнера. Новым всплеском спекуляций относительно возможности членства России в НАТО стал период становления международной антитеррористической коалиции осенью 2001 г.

Вплоть до фундаментального кризиса в трансатлантических отношениях, спровоцированного войной США против Ирака в марте 2003 г., членство России в НАТО было в принципе мыслимым. Если бы Буш-старший и его партнеры прореагировали на демарш Ельцина на рубеже 1991–1992 гг.; если бы Клинтон в 1994 г. предложил принять Россию в НАТО вместе с Польшей, Чехией и Венгрией; если бы Буш-младший в октябре 2001 г. решил преобразовать НАТО в главный штаб международной антитеррористической коалиции и предложил Путину членство России в таком союзе, российская сторона скорее всего ответила бы положительно. Прием России в западный альянс по инициативе самого Запада («США и их союзники приглашают Российскую Федерацию присоединиться к ним…»), прием немедленный и безусловный (без сколько-нибудь длительного ожидания решения вопроса, без предварительного проведения в России военной реформы и других преобразований, без контроля ее соответствия «критериям членства»), прием, наконец, на условиях привилегированного статуса (Россия становится своего рода вице-президентом НАТО, устанавливая особые отношения с лидером альянса – США) мог бы, вероятно, удовлетворить российские элиты. Совершенно ясно, однако, что ни одно из этих невысказанных, но прочитывавшихся требований не могло бы быть выполнено Западом.

После 2003 г. вопрос о членстве России в НАТО практически закрыт – не вследствие Иракской войны как таковой, а как результат политического и стратегического «раздвоения Запада», изменения отношения в Европе к США и в США к НАТО. В этих условиях гипотетический прием России в НАТО привел бы, вероятно, к расколу союза и уже институционализированному блокированию Москвы с Берлином и Парижем против Вашингтона, Лондона и «новой Европы». На деле Россия, оставаясь «за кадром» внутринатовских изменений, может лишь отслеживать их направленность и делать выводы. Что это за выводы?

Логика рассуждений военного командования и большей части политических элит была примерно следующей. НАТО было создано для противоборства с коммунистическим СССР и его союзниками по Варшавскому договору. Сейчас противоборство закончено. Советский Союз распался, Организация Варшавского договора распущена, Россия отвергла коммунизм. НАТО не только не самораспустилось, но и расширяется, включая в свой состав страны бывшего Варшавского договора и расширяя свою территорию вплоть до границ России, которую в НАТО не приглашают. В этой внешне «железной» логике существовали серьезные изъяны, вызванные прежде всего непониманием политики других стран и условий, в которых эта политика формируется.

Потенциально Североатлантический союз всегда был чем-то большим, чем военный блок49. Несмотря на ослабление внимания к альянсу со стороны администрации Дж. Буша-младшего, НАТО было и остается главным общим институтом коллективного Запада и наряду с этим важным инструментом европейской политики США. Расширение НАТО на восток – ответ на стремление стран Центральной и Восточной Европы присоединиться к Западу, а не отражение агрессивных намерений альянса в отношении России. В НАТО не приглашают, а принимают тех, кто к этому стремится и готов реформировать свою оборонную политику и весь сектор национальной безопасности так, чтобы соответствовать стандартам, установленным в альянсе. Из всего этого, разумеется, не следует готовность НАТО действовать в интересах России или меняться соответственно этим интересам.

Политическое руководство России на протяжении 1990-х годов официально рассматривало страны НАТО как основных партнеров. Напротив, внутренняя оппозиция, считавшая этот курс капитулянтским и предательским, нашла в образе НАТО – растущего военного блока, наступающего на ослабевшую Россию, – наглядное подтверждение своих аргументов. Военное командование и руководители оборонных предприятий отчасти в силу инерции, отчасти из-за нежелания подвергнуться радикальной реформе продолжали по традиции считать США и НАТО главным потенциальным противником России. Значительная часть общественного мнения под воздействием десятилетий советской пропаганды, опираясь на историческую память о нашествиях с запада, из-за острого чувства обиды на «не оценивший горбачевской жертвенности Запад» была настроена к НАТО как к организации гораздо негативнее, чем к отдельным ее членам включая США50.

В таких условиях взаимодействие России и НАТО не могло не быть трудным и неровным. Россию с самого начала не удовлетворил созданный НАТО Совет североатлантического сотрудничества. Во-первых, ССАС представлялся Москве «говорильней», во-вторых, в нем не было различий между великой державой Россией и бывшими сателлитами СССР, в-третьих, ССАС фиксировал неравноправный статус «подсоветных» по отношению к членам НАТО. Кроме того, по традиции Москва уважала только те международные организации, в которых она играла «роль первого плана». Интерес к ССАС был утрачен очень скоро. Когда в 1997 г. ССАС был заменен на Совет евроатлантического партнерства, отношение России к этому форуму не изменилось.