— Нет, нет, — сказала она. — Не сейчас. Я пришла поговорить с вами. — Она украдкой обернулась, выглянув за порог; он этого не заметил.

— Очень рад, —сказал он. — Одну минуту, мадам. Я принесу вам стул. — Он достал из-под прилавка маленький складной стул и поставил его перед ней.

— Спасибо, — сказала она, однако осталась стоять. — Я хотела узнать, когда из Сбы отправляются грузовики.

— В Эль-Гайю? У нас нет четкого расписания. Тот, что прибыл прошлой ночью, уехал сегодня днем. Никто не знает, когда будет следующий. Но капитан Бруссар получает информацию по меньшей мере за день до прибытия. Вам лучше справиться у него.

— Капитан Бруссар. Понятно.

— А как ваш муж? Ему лучше? Понравилось ли ему молоко?

— Молоко. Да, понравилось, — медленно выговорила она, немного удивленная, что ее слова могут звучать так естественно.

— Надеюсь, он скоро поправится.

— Он уже поправился.

— О, hamdoul'lah![83]

— Да. — И, начав по новой, выдохнула: — Мсье Дауд Зозеф, могу ли я попросить вас об одолжении?

— Буду счастлив услужить вам, мадам, — сказал он учтиво. В темноте она почувствовала, что он поклонился.

— Большом одолжении, — предупредила она. Решив, что она, по всей видимости, хочет занять у него денег, Дауд Зозеф начал греметь утварью на прилавке, говоря:

— Но мы разговариваем в темноте. Подождите. Я зажгу лампу. — Нет! Пожалуйста! — воскликнула Кит.

— Но мы не видим друг друга! — возразил он. Она накрыла его руку своей ладонью:

— Я знаю, но не зажигайте лампу, прошу вас. Я хочу попросить вас об этом одолжении прямо сейчас. Могу я провести ночь у вас и вашей жены?

Дауд Зозеф совершенно оторопел; удивление боролось в нем с чувством облегчения.

— Эту ночь? —Да.

Повисло короткое молчание.

— Видите ли, мадам, для нас большая честь принять вас у себя дома. Но вам будет неудобно у нас. Видите ли, дом бедных людей — это не гостиница и не гарнизон…

— Но если я прошу вас, — с упреком сказала она, — значит, мне все равно. Вы думаете, для меня это важно? Я спала здесь в Сбе на полу.

— О, в моем доме вам не придется спать на полу, — с воодушевлением сказал Дауд Зозеф.

— Но я с удовольствием посплю и на полу. Где угодно. Мне все равно.

— О, нет! Как можно, мадам! Только не на полу! Quand même![84]— запротестовал он. И когда он чиркнул спичкой, намереваясь зажечь лампу, она вновь коснулась его руки.

— Ecoutez, monsieur[85], — сказала она голосом, переходящим в заговорщицкий шепот, — меня ищет муж, а я не хочу, чтобы он нашел меня. Между нами произошло недоразумение. Я не хочу видеть его сегодня ночью. Все очень просто. Думаю, ваша жена поймет меня.

Дауд Зозеф засмеялся:

— Конечно! Конечно!

Не переставая смеяться, он закрыл выходящую на улицу дверь, запер ее на засов и чиркнул спичкой, держа ее высоко в воздухе. Зажигая спички одну за другой, он повел ее через темное внутреннее помещение и через маленький двор. В небе сияли звезды. Перед дверью он помедлил. «Вы можете спать здесь». Он открыл дверь и вошел внутрь. Вновь вспыхнула спичка: она увидела крохотную, неубранную комнатку; на провисающей железной кровати лежал матрас с вылезающей стружкой.

— Надеюсь, это не ваша комната? — отважилась она на вопрос, когда спичка погасла.

— О, нет! У нас с женой есть другая кровать в нашей комнате, — ответил он с горделивой ноткой в голосе. — Здесь спит мой брат, когда приезжает из Коломб-Бехара. Он навещает меня раз в год и остается на месяц, иногда чуть дольше. Подождите. Я принесу лампу, — Он вышел, и она услышала, как он разговаривает в соседней комнате. Вскоре он вернулся с масляной лампой и маленьким железным ведерком воды.

С появлением света комнатка приобрела еще более жалкий вид. У Кит создалось впечатление, что пол здесь не подметали с того самого дня, как каменщик закончил обмазывать стены глиной, вездесущей глиной, которая высохла, потрескалась и мелким крошевом ссыпалась теперь день за днем на пол… Она взглянула на него и улыбнулась.

— Моя жена спрашивает, едите ли вы лапшу, — сказал Дауд Зозеф.

— Да, конечно, — ответила она, стараясь что-нибудь разглядеть в обшарпанном зеркале над умывальником. Но ничего не увидела.

— Bien. Понимаете, моя жена не говорит по-французски.

— Что ж, вам придется быть моим переводчиком. Послышался глухой стук; это стучали в дверь лавки.

Дауд Зозеф извинился и отправился через двор. Она захлопнула дверь и, не найдя ключа, стала ждать. Кому-нибудь из часовых ничего не стоило ее выследить. Но она сомневалась, что они додумались до этого вовремя.

Она села на жесткую кровать и уставилась в стену перед собой. Лампа источала струйку едкого дыма.

Ужин у Дауд Зозефов был невероятно плохим. Она через силу проглотила комки теста, поджаренные в густом жиру и поданные холодными, кусочки хрящеватого мяса и непропеченного хлеба, бормоча неопределенные комплименты — тепло принятые, но подвигнувшие хозяев настоять на добавке. Во время еды она несколько раз украдкой посмотрела на свои часы. Таннер, наверное, уже ждет ее в публичном саду, а уйдя оттуда, направится к форту. Тут-то и подымется тревога; Дауд Зозеф не сможет не услышать об этом завтра от своих покупателей.

Мадам Дауд Зозеф энергичными жестами приглашала Кит продолжить трапезу; ее сияющие глаза были прикованы к тарелке гостьи. Кит искоса посмотрела на нее и улыбнулась.

— Скажите мадам, что я сейчас немного расстроена и поэтому не очень хочу есть, — сказала она Дауд Зозефу, — но что я с удовольствием поем попозже у себя в комнате. Немного хлеба будет достаточно.

— Ну, конечно. Конечно, — сказал он.

Когда она ушла к себе в комнату, мадам Дауд Зозеф принесла ей тарелку с горкой нарезанного кусочками хлеба. Кит поблагодарила ее и пожелала спокойной ночи, но ее хозяйка не собиралась уходить, ясно давая понять, что ее интересует содержимое дорожной сумки. Кит была решительно настроена не открывать ее перед ней; тысячефранковые купюры моментально стали бы в Сбе легендой. Она сделала вид, что не понимает, похлопала по сумке, кивнула и засмеялась. Затем снова повернулась к тарелке с хлебом и еще раз поблагодарила ее. Но мадам Дауд Зозеф продолжала не сводить глаз с саквояжа. Из сада донеслось кудахтанье и хлопанье крыльев. Дауд Зозеф появился с откормленной курицей, которую опустил на пол в центре комнаты.