Она стремительно шагала вперед, целиком отдавшись тому чувству непрерывного восторга, которое вновь обрела. Она никогда не сомневалась в его существовании, стоило лишь проникнуть за поверхность вещей, просто когда-то, давным-давно, она смирилась с тем, что им нельзя обладать как естественным состоянием жизни. Теперь же, обретя вновь эту радость бытия, она сказала себе, что больше никогда уже с ней не расстанется, чего бы ей это ни стоило. Она достала из кармана своего пиджака кусок хлеба и с жадностью его съела.

Проулок расширился, стены расступились, сойдя вслед за растительностью на нет. Она добралась до русла уэда, в этом месте — ровной открытой долины, изборожденной невысокими дюнами. Там и сям, по песку, как клубы серого дыма, стелился плакучий тамариск. Она не раздумывая подошла к ближайшему дереву и поставила сумку. Перистые ветки подметали вокруг ствола песок, образуя подобие шатра. Она надела пиджак, забралась внутрь и втащила за собой саквояж. Не прошло и минуты, как она заснула.

Лейтенант д'Арманьяк стоял у себя в саду, наблюдая за работой Ахмеда и нескольких местных каменщиков, возводивших высокую каменную ограду, которую венчал слой толченого стекла. Сто раз его жена советовала ему построить это дополнительное защитное сооружение для их жилища, а он, как добросовестный житель колонии, обещал, но не исполнял обещание; и вот теперь, перед ее возвращением из Франции, он закончит-таки строительство, приготовив к ее приезду еще один приятный сюрприз. Все обстояло как нельзя лучше: ребенок был здоров, мадам д'Арманьяк — счастлива, и в конце месяца он отправится в Алжир, чтобы их встретить. Перед тем как возвратиться в Бу-Нуру, они проведут в какой-нибудь небольшой уютной гостинице несколько счастливых дней — своего рода второй медовый месяц.

Правда, все обстояло благополучно лишь в его собственной крошечной вселенной; он жалел капитана Бруссара в далекой Сбе и с внутренним содроганием думал, что если бы не милосердие Божье, то все эти хлопоты могли бы свалиться и на него. Ведь убеждал же он путешественников остаться в Бу-Нуре; по крайней мере, на этом основании он мог чувствовать себя не заслуживающим порицания. Он не знал, что американец болен, стало быть, не его вина в том, что тот уехал и умер на вверенной Бруссару территории. Разумеется, смерть от тифа — это одно, а белая женщина, бесследно исчезнувшая в пустыне, — совсем другое; именно последнее служило главным источником всех хлопот. Местность вокруг Сбы не благоприятствовала успеху поисковых партий, выезжавших на джипах; к тому же в регионе имелась всего лишь пара таких машин и экспедицию не удалось снарядить сразу же по горячим следам из-за более неотложного дела, связанного с умершим в форте американцем. Кроме того, все предполагали, что не сегодня завтра она отыщется где-нибудь в городе. Он жалел, что не встретился с женой. Она производила занятное впечатление: типичная американская девушка, пылкая и отважная. Только американка могла совершить нечто настолько неслыханное, как запереть своего больного мужа в комнате и сбежать в пустыню, оставив его умирать одного. Разумеется, это был непростительный поступок, но, сказать по правде, он не так уж и ужасал его, как, судя по всему, ужаснул Бруссара. Но Бруссар был пуританином. Его ничего не стоило шокировать, тогда как в своем собственном поведении он был до отвращения безупречен. Возможно, он возненавидел девушку за ее привлекательность, поколебавшую его душевный покой; простить такое Бруссару было бы нелегко.

Он снова пожалел, что не увидел девушку до того, как она пропала, точно провалившись сквозь землю. Вместе с тем он испытывал смешанные чувства в связи с недавним возвращением в Бу-Нуру третьего американца: лично ему тот нравился, но лейтенант не хотел оказаться втянутым в историю, не хотел иметь к этому ни малейшего касательства. Главное, молил он, чтобы жена не объявилась на его территории; только этого ему сейчас не хватало, когда ее дело было практически у всех на устах. Существовала вероятность, что она тоже могла быть больна, и снедавшее его любопытство увидеть ее перевешивала кошмарная перспектива возможных осложнений в работе и рапортов, которые придется писать. «Pourvu qu'ils la trouvent là-bas!»[86]— подумал он в сердцах.

Раздался стук в ворота. Ахмед открыл. Там стоял американец; он приходил каждый день в надежде получить какие-нибудь известия и каждый день, выслушав, что никаких известий не получено, выглядел все более подавленным. «Я знал, что у того, первого, нелады с женой, и вот она, причина всему», — сказал себе лейтенант, когда взглянул и увидел несчастное лицо Таннера.

— Bonjour, monsieur[87], — весело сказал он, подходя к своему гостю. — Известия те же, что и всегда. Но это не может продолжаться вечно.

Таннер поздоровался с ним, понимающе кивнув в ответ на то, что он и ожидал услышать. Лейтенант выдержал молчаливую паузу, приличествующую моменту, а затем пригласил пройти в гостиную на обычную рюмку коньяка. За недолгое время своего ожидания здесь, в Бу-Нуре, Таннер привык полагаться на эти утренние визиты к лейтенанту как на необходимый для поднятия своего морального духа стимул. Лейтенант по природе был жизнерадостным человеком, беседы вел необременительные, а слова выбирал такие, что понимать его не составляло труда. Приятно было сидеть в светлой гостиной, и коньяк превращал все эти факторы в славное времяпрепровождение, регулярность которого не позволяла его духу окончательно погрузиться в пучины отчаяния.

Позвав Ахмеда, хозяин повел его к дому. Они сели друг против друга.

— Еще две недели, и я вновь буду женатым человеком, — сказал лейтенант, приветливо улыбаясь ему и тешась мыслью, что, возможно, он еще успеет показать американцу улад-наильских девиц.

— Очень хорошо, очень хорошо, — Таннер был рассеян. Да поможет Господь бедной мадам д'Арманьяк, печально подумал он, если ей суждено провести здесь остаток жизни. С тех пор как умер Порт и исчезла Кит, он возненавидел пустыню: его одолевало смутное чувство, что это она отняла у него друзей. Она была слишком могущественной сущностью, чтобы устоять перед соблазном наделить ее человеческими чертами. Пустыня: само ее безмолвие было как молчаливое признание присутствия полусознательного существа, которое она таила в себе. (Капитан Бруссар однажды ночью поведал ему, когда был в разговорчивом настроении, что даже сопровождавшие взвод солдат французы и те умудрились увидеть в пустыне джнунов, хотя из гордости и отказались поверить в них.) А что это означало, как не то, что подобные явления для воображения — простейший способ истолковать это присутствие?

Ахмед принес бутылку и бокалы. Какое-то мгновение они пили молча; потом лейтенант — с целью нарушить молчание, равно как и с любой другой — заметил:

— О, да. Жизнь — удивительная штука. Все происходит совсем не так, как того ожидаешь. Наиболее отчетливо это понимаешь здесь; все твои философские системы рушатся в один миг. На каждом шагу тебя подстерегает неожиданность. Когда ваш друг пришел сюда без паспорта и обвинил бедного Абделькадера, кто бы мог подумать, что вскоре с ним такое случится? — Потом, встревожившись, что логика его рассуждений может быть неправильно истолкована, он добавил: — Знаете, Абделькадер очень скорбел, узнав о его смерти. Он не держал на него зла.