Они пробежали три или четыре льё, и перед ними оказалась река.

— Еврот, Мишель.

— Да, именно так, сударь, я забыл, Еврот. Кажется, обычно в этой реке воды не больше, чем в Арно, о котором я слышал от вас, и в Мансанаресе, о котором я слышал от вашего сына.

— Еще меньше, Мишель. Я перешел его не разуваясь, прыгая с камня на камень.

— Так вот, сударь, как нарочно, накануне была гроза и Еврот разлился, как Сена.

— Что ж, Мишель, я думаю, собака может переплыть Сену.

— Конечно, сударь, но что станет с прошением?

— Вы правы, Мишель, о прошении я позабыл.

— Куда бы вы положили его, а?

— Право, Мишель, признаюсь, не имею ни малейшего представления.

— Так вот, собаки справились с этим затруднением лучше, чем вы. Они взяли бумагу, сложили ее вчетверо, потом в восемь раз, скатали в трубочку и засунули ей…

— До чего сообразительные были ваши собаки, Мишель!

— Борзая, не тревожась о прошении, бросилась в воду и переплыла реку; выйдя на другой берег, она махнула лапой друзьям и скрылась…

С тех пор ее никто не видел, сударь; вот почему, когда собака встречает другую собаку, она смотрит, не несет ли та ответ Юпитера.

— Я уже слышал эту историю, Мишель, но вы рассказываете ее лучше. Только будьте повнимательнее: мне кажется, Причард слишком усердно любопытствует, не несет ли Флора этот ответ.

В самом деле, Причард, не отдававший себе полного отчета в своем увечье или же заметивший, что самки животных, как и человеческие, отличаются нередко странными прихотями, гарцевал на своих трех лапах, поглядывая на Флору единственным глазом и победно размахивая султаном, который заменял ему хвост.

— Вы с этим не согласны? — спросил Мишель.

— С чем я не согласен, Мишель? Мне кажется, вы никакого предположения не высказали.

— Я говорю, что у такой разумной собаки, какой кажется Флора, которая, как ей и положено, охотится под ружейным дулом, и у нашего Причарда получатся, готов спорить, отличные щенки.

— Вы думаете, Шарпийон не навел здесь полный порядок?

— Как бы не так, сударь! Это его только раззадорило.

— Мишель, Мишель…

— Впрочем, стоит только оставить их вместе, и вы увидите сами.

— Поступайте как хотите, Мишель. Признаюсь вам, я не прочь получить потомство от Причарда.

Мишель был так доволен полученным разрешением, что большего и не просил и, поскольку до замка оставалась всего сотня шагов, не возвращался уже к тому, считая дело решенным.

В замке я нашел письмо от дочери: она сообщала мне, что Девим купил для меня за сто двадцать франков великолепного пса по кличке Катинá; она спрашивала, должна ли послать его мне или же до моего возвращения держать в конюшне, куда он пока помещен.

Я ответил ей, что Катинá может оставаться там, где был, то есть в конюшне, поскольку я через два дня рассчитываю вернуться в Париж.

Когда я проснулся на следующее утро, Мишель объявил мне, что, по всей вероятности, наши желания, связанные с потомством от Причарда, должны исполниться. Он посоветовал мне, с тем чтобы ласки супруга не отвлекали Флору от охоты, увести ее одну, оставив Причарда в конуре; тогда мы сможем увидеть и то, что она умеет.

Совет был неплох. Мы отправились охотиться с Флорой, невзирая на отчаянные вопли Причарда.

Флора была благовоспитанной сукой без особых недостатков и выдающихся достоинств; несомненно, если бы случай не свел нас, она прожила бы свою жизнь в полной безвестности, из которой и самая смерть, какой бы она ни была, ее бы не вывела.

К счастью, одним из ее достоинств была способность охотиться под ружейным дулом.

Словом, я был очень доволен этим приобретением. Флора была из тех собак, которых продают за сто двадцать франков накануне открытия охоты и за сорок — на следующий день после закрытия. Когда мы вернулись с охоты, Причард встретил Флору очень радостно.

Этот породистый пес хотел при помощи хороших манер заставить забыть его увечья и раны.

Мы простились с нашими друзьями из Берне и вернулись в Париж 3 сентября 1850 года.

В этом году сезон был поздним и департамент Йонна открывал охоту только пятого числа.

Я получил письмо от своих друзей из Осера, где говорилось, что если я обещаю приехать на открытие охоты, то, поскольку я имею дело с мэрами и их помощниками, они отложат его до десятого.

Это письмо ускорило мой отъезд из Берне.

Вернувшись домой, я прежде всего захотел взглянуть на Катинá.

Тогда Причарда и Флору заперли в столовой, а Катинá привели в мастерскую.

Я жил тогда в небольшом особняке, который занимал один со своими одиннадцатью курами, цаплей, Причардом и Мишелем и в котором, как я считал, должны были появиться два новых жильца — Флора и Катинá.

Катинá оказался здоровым легавым псом трех или четырех лет, легкомысленным, вспыльчивым и драчливым.

Он скорее налетел на меня, чем подошел ко мне, бросился мне на шею так, будто хотел задушить, опрокинул мольберты моей дочери, прыгнул на стол, где лежало мое оружие и стояли китайские вазы, сразу же доказав, что было бы более чем неосторожностью приблизить его к себе.

Я позвал Мишеля и объявил, что для первого знакомства мне этого довольно и я откладываю удовольствие познакомиться с собакой покороче до открытия охоты в Осере.

Вследствие этого Мишелю было предложено увести Катинá обратно в конюшню.

Должен сказать, что беднягу Мишеля при виде Катинá посетило дурное предчувствие.

— Сударь, — сказал он, — этот пес принесет нам какое-то несчастье, не знаю, какое именно, но принесет, принесет!

— А пока, Мишель, — сказал я, — отведите его на место.

Однако Катинá, без сомнения, сам понял, что мастерская ему не подходит, и вышел по собственной воле, но по дороге увидел открытую дверь столовой и вошел в нее.

Причард и он не дали себе труда поинтересоваться друг у друга, не несет ли один из них ответ Юпитера; даже Гектора и Ахилла не охватывала с первого же взгляда такая сильная взаимная ненависть.

Движимое инстинктом и ненавистью, они набросились друг на друга с таким ожесточением, что Мишель вынужден был позвать меня, чтобы разнять их.

То ли вялая по природе, то ли обладавшая тем жестоким кокетством, из-за которого самка льва и самка человека не прочь посмотреть, как соперники дерутся ради нее, Флора оставалась безразличной во время боя, оказавшегося всего лишь короткой яростной стычкой благодаря стараниям моим и Мишеля.

Но нам показалось, что шея Катинá кровоточит: это легко было увидеть на белой шерсти.