Прелюдия № 15 ре-бемоль мажор — прелюдия в духе светлого мечтательного ноктюрна с неожиданным переключением в сферу трагического в середине. Ее особенность — повторение одного и того же звука в сопровождении от начала и до конца. Жорж Санд сравнила его с «каплями дождя», и это название стало популярным. Но сам Шопен против этого резко протестовал.

Вариант исполнения: Марта Аргерих (Martha Argerich).

Прелюдия № 20 до минор — знаменитая своей афористичностью маленькая траурно-героическая пьеса в жанре эпитафии.

Вариант исполнения: Марта Аргерих (Martha Argerich).

Прелюдия № 24 ре минор — великолепная драматическая кульминация всего цикла с необъятным размахом пламенных эмоций и тремя ударами «набата» в самом конце.

Вариант исполнения: Марта Аргерих (Martha Argerich).

Фредерик Шопен

Ноктюрн ми-бемоль мажор

https://youtu.be/9ZHfnlhuvw8

Ноктюрны Шопена — это царство идеальной фортепианной красоты, золотой стандарт романтизма. В них столько поэзии, спокойной гармонии и духовного аристократизма, что в наше время они звучат как отзвуки каких-то иных прекрасных миров. Один из современников польского гения метко определил это впечатление: «В них есть то, что филологи называют „elegantia“ — рояль Шопена говорит на чистейшей цицероновской латыни».

Их двадцати одного ноктюрна Шопена широко популярны как минимум пять. Но так исторически сложилось, что один из них — ми-бемоль мажорный — еще при жизни Шопена был особенно любим публикой. Эту позицию он сохраняет и сегодня.

ВАЖНО ЗНАТЬ:

Слово «ноктюрн» происходит от французского «nocturne» — «ночной». До XIX века это слово не обозначало какой-то определенный жанр. Оно указывало на обстоятельства исполнения любой музыки (включая церковную) вечером или ночью. Фортепианный ноктюрн XIX века использует ночь как поэтический образ: лирика ночной природы, любовных грез и воспоминаний.

Ноктюрн как жанр романтической музыки с четко обозначенными признаками ввел в музыкальную практику ирландский композитор Джон Фильд, с 1804 года живший в России. Одна из его медленных лирических фортепианных пьес, названная «Ноктюрн» (1812 год), так понравилась русской публике, что композитор на волне успеха сочинил еще несколько в том же духе и с тем же названием. Так началась традиция этого жанра.

Главные признаки ноктюрна — лирическое настроение, медленный темп и напевная (в стиле романса или арии) мелодия на фоне спокойных фигураций в левой руке.

Шопен написал двадцать один ноктюрн и довел этот жанр до стадии эталона.

Ноктюрн ми-бемоль мажор опус 9 № 2 — раннее сочинение Шопена. Он сочинил его примерно в 1830–1831 годах

Пик моды на ноктюрны Джона Фильда пришелся на годы детства и юности Шопена. В 20-е годы XIX века они звучали везде — и в домашних гостиных, и в светских салонах. Фильд-пианист тоже вызывал всеобщее восхищение своей необыкновенно плавной и деликатной игрой. «Как жемчуг по вельвету», — говорил Глинка, взявший у него несколько уроков в Петербурге.

Шопен тоже был под сильным влиянием музыки Фильда. Но его талант был несравненно больше. В результате уже в 30-годы слово «ноктюрн» стало ассоциироваться не с именем Фильда, а с именем Шопена. Все началось с ноктюрна ми-бемоль мажор.

Двадцатилетний Шопен написал его в Вене, куда приехал из Варшавы вместе с другом, чтобы завоевывать себе имя в Европе. Но как раз в это время (1830 год) началось освободительное восстание в Польше. Это закрыло Шопену путь домой, и он поехал в Париж, где начал строить свою карьеру с нуля. Из тех пьес, которые он привез с собой и играл в парижских салонах, самым большим успехом пользовался ноктюрн ми-бемоль мажор. Один из его первых биографов писал, что именно он стал локомотивом успеха Шопена в Париже. Все хотели услышать его в исполнении автора, и Шопен играл его чаще, чем что-либо еще.

Невозможно точно сказать, чем именно он так очаровал публику. Возможно, обаянием скромности и благородной простоты, какой-то особой, «эллинической» гармонией всех пропорций. Мелодия ноктюрна погружена в «вечернюю» атмосферу тишины и чистейшего фортепианного звука. С каждым повторением она как будто расцветает новыми оттенками. Все дышит миром, мечтой и счастьем. Это одно из самых светлых сочинений Шопена.

Популярность этого ноктюрна была основана еще и на том, что он затронул два очень чувствительных нерва той эпохи — моду на вальс (ноктюрн написан в вальсовом ритме) и всеобщее увлечение итальянской оперой. Шопен и сам очень ее любил. Он восхищался музыкой классика бельканто Винченцо Беллини (они были друзьями) и даже проливал слезы на представлении его «Нормы», слушая оперных звезд того времени — Джудитту Пасту и Джованни Рубини. Неотразимо прекрасные мелодии ноктюрнов Шопена — это и есть «спетые» на рояле белькантовые арии.

Возможно, ми-бемоль мажорный ноктюрн — не самый выдающийся по красоте и роскоши звучания. У Шопена есть и более впечатляющие примеры. Но здесь есть особый оттенок настроения — все в нем просто дышит вдохновением и любовью. Три его начальных такта влюбленный Шопен вписал в альбом юной польской графини Марии Водзиньской, сопроводив их фразой на французском: «Будьте счастливы».

Три ноктюрна опус 9, в который входит и ми-бемоль мажорный, были изданы в 1835 году с посвящением Камилле Плейель — супруге пианиста, издателя и владельца фортепианной фабрики Камиля Плейеля. Он был другом и покровителем Шопена. С выступления в салоне Плейеля началась слава Шопена как пианиста. Спустя годы в другом — новом концертном зале Плейеля, он сыграл свой последний концерт.

Камилла (Мария) Плейель была не просто супругой фабриканта. До того, как выйти за него замуж, она сделала прекрасную карьеру пианистки и продолжила ее после развода. Все, кто слышал и видел ее, приходили в восторг — Мари была необыкновенно хороша собой («Хрупкая, как цветок», — писал о ней Шуман) и очень талантлива. Многие композиторы посвятили ей свои сочинения: Гектор Берлиоз, невестой которого она была некоторое время, Ференц Лист, Антон Рубинштейн. Но более роскошного подарка, чем эти три ноктюрна Шопена опус 9, она не получала ни от кого.

Кстати, Джон Фильд встречался с Шопеном в Париже и слышал, как тот играл свои ноктюрны. Он не выразил по этому поводу никаких восторгов и заметил, что в игре Шопена «есть что-то болезненное». Возможно, он