Сюжет «Доктора Джекила и мистера Хайда» приснился Стивенсону осенью 1885 года. Как вспоминает его жена Фанни, она проснулась от крика и, решив, что Роберта мучает кошмар, растолкала его. Однако Стивенсон был недоволен: «Зачем ты разбудила меня? Мне приснилась прекрасная страшная история». Первый вариант повести Стивенсон написал за три дня – тридцать тысяч слов. Фанни прочла и посоветовала сделать не психологическую драму, а аллегорию. Тогда Роберт сжег старую версию и за три дня сочинил новую. Некоторые биографы выражают сомнение в способности харкающего кровью больного совершать такие подвиги. Другие указывают на то, что в те времена болезни дыхательных путей лечили кокаином, мол, все дело в нем – намекая на «хамелеоновую жидкость», которую принимает доктор Джекил. Довольно унизительное для человеческого существа предположение: что любой героический поступок, любой полет фантазии непременно является следствием действия разнообразных субстанций. Стивенсон в самом деле использовал в лечебных целях экстракт из листьев коки – но начал делать это лишь через пять лет, в 1890-м, уже на Самоа. В конце концов, всех гениев рубежа веков можно объявить бандой кокаинистов, от Зигмунда Фрейда до Шерлока Холмса.

Борхес, уже совсем слепой и библейски старый, сочинил в 1981 году стихотворение «Праведники», где были такие строчки:

Не знаю, как насчет спасения мира, но я благодарен мирозданию за каждое слово, написанное Стивенсоном.

«Действительно, на Холмса было страшно смотреть. В тусклом свете туманного ноябрьского дня его спальня казалось достаточно мрачной, но особенно пронзил мне сердце вид его худого, изможденного лица на фоне подушек. Пока я на улице подзывал кеб, ко мне из тумана приблизилась темная фигура. „Как здоровье мистера Холмса?“ – спросил голос». Шерлок Холмс умирает от неизвестной врачам тропической заразы в городе, погруженном в знаменитый туман, – таков зачин рассказа Артура Конан Дойла «Шерлок Холмс при смерти». Слава богу, ужасная экзотическая болезнь лишь разыграна сыщиком, чтобы уличить очередного злодея – в дураках оказывается не только убийца, но и простак Ватсон. Однако главное здесь не сюжет, а атмосфера, знакомая по многим рассказам Конан Дойла, а до него – Диккенса, Теккерея, чуть позже – Генри Джеймса и других. Если дело происходит в Лондоне, то улицы утопают в зловещем тумане, в котором злодея не отличишь от праведника, сыщика – от преступника, где каждый живет своей анонимной жизнью. Тем Лондон и славен. Этот тезис могли бы подтвердить такие разные люди, как Эдгар Аллан По и Александр Герцен. Оттого до сегодняшнего дня бытует представление, что, говоря «Лондон», мы говорим «туман» – и наоборот. Как пел дешевый куплетист в одном советском фильме: «В Москве погода ясная, а в Лондоне туман». Однако дело в том, что в наше время тумана в Лондоне просто-напросто нет.

В старые добрые времена сезон туманов начинался здесь во второй половине октября. Несколько лет, проведенные мною в Лондоне, свидетельствуют о том, что мы живем в иную эпоху. Я выглядывал на улицу и ничего, кроме голубого фона, по которому морской ветер быстро перемещал архитектурные облака, – или, на худой конец, кроме серой небесной тряпки, – не видел. После чего можно было вернуться в свое кресло и продолжить чтение вышедшей в 2015 году книги Кристин Кортон «Лондонский туман. Биография»[139]. Я наткнулся на нее тогда же, перелистывая журнал London Review of Books; там опубликована подробнейшая рецензия Нила Ашерсона под очень английским названием «Коричневая жижа, похожая на мармайт». «Английским» – потому, что за пределами нашего острова (и, конечно, Австралии) никто про мармайт и слыхом не слыхивал. В чисто просветительских целях поясню: мармайт – темно-коричневый пищевой продукт, предназначенный для намазывания на хлеб или тост (говорят, есть сейчас русское слово «спред», spread, которое избавляет от этого неуклюжего топтания), изготовляемый на основе дрожжевого экстракта. Чисто английская – и австралийская, вместе с «веджимайтом», – еда. Добавим еще одну важную вещь: мармайт либо обожаешь, либо ненавидишь, середины нет. Лондонский туман – пусть сегодня лишь в его литературно-художественном виде – тоже.

Итак, когда-то в Лондоне было 55 туманных дней в году (с 1881 по 1885 год) и даже 63 (между 1886-м и 1890-м). В настоящий туманный денек в каждом кубическом дюйме воздуха, вдыхаемого лондонцем и гостем столицы, содержалось до трехсот сорока тысяч частичек копоти. Соответственно, жизнь людей, страдавших заболеваниями дыхательных путей и легких, была несладкой. Во время знаменитого тумана 1879 года смертность в городе выросла на двести процентов; в 1886 году сажа и копоть убивали до семисот человек в неделю. Но дело, конечно, не только в здоровье. Как мы помним, в рассказе Конан-Дойла «Чертежи Брюса-Партингтона» несчастный клерк Адмиралтейства бросил невесту на улице и скрылся в тумане, преследуя злодея, залезшего в секретный офис. Результат известен: юный патриот убит, после чего – опять-таки в полном тумане – труп его оставлен на крыше пригородного поезда, что наверняка помешало бы раскрыть кражу секретных документов, не появись в сюжете, опять же из тумана, Шерлок Холмс. Да, туман позволял преступникам улизнуть от констебля, незаметно приблизиться к жертве и нанести удар по голове, даже собраться в шайку и устроить настоящие беспорядки. В том же самом 1886 году под покровом тумана в Лондоне вспыхнули массовые грабежи, клубы Вест-Энда подверглись нападению, и даже на Трафальгарской площади было неспокойно. Подозрение пало и на знаменитых link-boys, подростков, которые в обычное время с факелами или фонарями работали проводниками кебов и пешеходов по тем улицам, где не было освещения. Пресса утверждала, что они намеренно оставляли своих клиентов беззащитными в густой коричневой жиже либо вовсе выводили на вооруженных сообщников. Сообщалось также о случаях изнасилования. То же самое происходило и в другие «туманные периоды» лондонской истории. Но это были не единственные опасности, связанные с повышенной концентрацией сажи и копоти в сыром лондонском воздухе. Жертвами декабрьского тумана 1962 года стали 750 человек, что, впрочем, пустяки по сравнению с четырьмя тысячами погибших в 1952-м. Среди них были не только слабогрудые, туберкулезники и астматики. В условиях нулевой видимости люди попадали под колеса автомобилей и автобусов, машины вылетали с набережных в реку, пожилые люди не могли найти дорогу домой и умирали от сырости и холода прямо на улицах и площадях. Нил Ашерсон, которому в 1962 году было 30 лет, вспоминает: «Маленький паб „Герб Миддлтонов“ по-прежнему находится на том самом месте, напротив „зебры“ на Кэнонбери-роуд. Тем вечером в начале декабря 1962 года я вышел из этого паба и замер, как только дверь за мной закрылась. Вокруг не было ничего: ни перехода через улицу, ни дорожных знаков. Я мог различить влажную тротуарную плитку под ногами, но бордюра уже не видел». Дальше Ашерсон повествует, как рискнул сделать несколько шагов в этом мрачном киселе и чуть было не попал под автобус. Ему повезло – иначе бы британская публика лишилась известного журналиста, а знаменитый историк Эрик Хобсбаум – самого талантливого ученика.