Он был слишком неопытным преступником и, наверное, совершал ошибки — много ошибок. Именно поэтому ему приходилось убивать там, где другой на его месте, быть может, сумел бы обойтись подкупом, угрозами или обманом. Что ж, нет человека — нет проблемы, и самый верный способ избавиться от зубной боли — это удалить больной зуб... Тут все было правильно, не подкопаешься. Первой и самой главной его ошибкой был этот дурацкий праздник, который ему вдруг приспичило устроить...

Мансуров вдруг замер, не донеся чашку с кофе до губ. Глаза его медленно расширились, лицо под всклокоченной шевелюрой посерело. Неожиданно он вспомнил и осознал кое-что, до сих пор ускользавшее от его внимания. Оно, это кое-что, лежало на поверхности, на самом видном месте, но в суматохе последних дней, в вихре событий и поступков, к которым он был совершенно не готов, Мансуров ухитрился пройти мимо этой вещи, такой простой и очевидной, что теперь, прозрев, ощутил внутри себя ледяной холод и нарастающую панику.

— Будь я проклят, — непослушными губами прошептал он. — Будь оно все проклято!

Забытая чашка в его руке накренилась, горячий кофе перелился через край и потек на брюки. Мансуров зашипел от боли и рефлекторно отбросил чашку. Та с треском ударилась о решетку газовой плиты и разбилась на четыре неравные части. Кофе разлился по плите и полу коричневой лужей, отколовшаяся ручка, похожая на половинку ванильной сушки, вертясь, подкатилась к ногам Мансурова.

Рассеянно растирая ладонью кофейное пятно на брюках и глядя остановившимися глазами в стену перед собой, Мансуров думал о профессоре Арнаутском. Как, черт возьми, он не понял этого сразу?!

Алексей хорошо знал профессора Арнаутского. Они были почти друзьями, если можно говорить о дружбе между пожилым профессором, руководителем темы, и совсем молодым аспирантом.

Придя сюда искать свою смерть, Арнаутский заявил, что его встревожила ситуация на валютной бирже — встревожила настолько, что он ее детально изучил, обдумал и путем логических умозаключений пришел к выводу, что кто-то открыл пресловутое Число Власти и что этот кто-то — он, Алексей Мансуров, и никто другой.

Так вот: насколько было известно Мансурову, Лев Андреевич Арнаутский НИКОГДА не интересовался валютной биржей. Он не имел ни малейшего представления о том, как и почему она работает, что на ней происходит, как она выглядит и где расположена. Он был человеком старой закваски, этот покойный профессор, и он относился к реалиям новой действительности с опасливым пренебрежением интеллектуала, наблюдающего из окна за тем, как целая толпа нищих недоумков дерется в грязной луже из-за горсти медяков. Он был слишком стар, чтобы обзаводиться новыми принципами и чему-то учиться, и он попросту не мог бы вычислить Алексея на основании одних лишь наблюдений за изменениями курса доллара.

Значит, профессор солгал, и притом солгал неумело. Не было никаких умозаключений, и наблюдений никаких не было, а было совсем, совсем другое...

Мансуров припомнил слухи, которые осторожно передавались из уст в уста в коридорах и курилках мехмата. Поговаривали, что когда-то профессор Арнаутский сотрудничал с КГБ — попросту говоря, стучал на своих коллег и студентов, как самый обыкновенный барабан. Никто не знал, правда ли это, но все сходились во мнении, что дыма без огня не бывает. Ведь не говорили же такого про других преподавателей! А вот про Арнаутского поговаривали, хотя в чем-то конкретном никто его обвинить не мог. И вообще, тогда казалось, что об этом пора забыть: времена переменились, КГБ больше нет, и пусть бросит камень, кто без греха...

Алексей закурил и прошелся по кухне, дважды наступив в кофейную лужу и не заметив этого. Он пытался выстроить логическую цепочку из тех фактов, которыми располагал.

Итак, профессор Арнаутский, с которым они не виделись уже несколько лет, вдруг сам, без приглашения, явился в дом, где никогда прежде не бывал. Для этого ему пришлось разыскать адрес-своего бывшего ученика — может быть, в отделе кадров университета, а может быть, и еще где-то. И он солгал, сказав, что пуститься на поиски его заставила нетипичная ситуация на валютной бирже. То есть дело, наверное, действительно было в ней, в этой ситуации, вот только встревожила она не профессора Арнаутского, а кого-то совсем другого! Кого-то, кто обладал достаточным влиянием на вспыльчивого старика, чтобы заставить его лгать и вынюхивать...

Мансуров скрипнул зубами. Ведь это действительно было очевидно! Да он же сам, помнится, налетел на старика с обвинениями в том, что тот пришел сюда по заданию ФСБ. А потом, черт возьми, сам же и позабыл о своей догадке. Потому и забыл, что никакая это была не догадка, а обыкновенное оскорбление. Разозлился, рассвирепел, вот и захотелось зацепить старика побольнее, обозвать покрепче... А ведь стоило только спокойно подумать, и все стало бы ясно как божий день!

Но он не стал думать, уж очень его тогда напугала осведомленность профессора. Мансуров и так был напуган, узнав о том, что на него охотятся бандиты, а тут еще и это... Он просто взял тяжелую железку, треснул ею старика по макушке, а потом задушил и утопил тело в реке. И думал, идиот, что на этом все кончилось... А ведь это было только начало! Возможно, убив Арнаутского, он собственными руками затянул у себя на горле петлю, из которой ему теперь не вырваться до самой смерти. Возможно, все это время за ним велось скрытое наблюдение и кто-то в штатском — опытный, много повидавший профессионал — от души потешался, глядя, как он мечется, совершая ошибку за ошибкой и все глубже увязая в липкой паутине преступлений.

Он закусил губу. В ушах нарастал знакомый глухой шум, виски сдавило стальным обручем. Мансуров выругался сквозь зубы, побежал в комнату и, торопливо разорвав блистер, принял две таблетки. Сердце гулко стучало в груди, толкаясь в ребра, как запертое в клетке живое существо, рвущееся на волю. Ему было страшно — так страшно, как не было еще никогда. Он ничком повалился на диван, спрятал лицо в подушку, обхватил голову руками и стал ждать. Чего именно он ждет, Мансуров не знал. Знал лишь, что чего-то плохого — приступа головной боли, нападения, побоев, ареста, тюрьмы, смерти...

Потом экспериментальный препарат, при помощи которого добрые дяди и тети в белых халатах превращали буйных психов в тихие комнатные растения, начал понемногу действовать. Признаки приближающегося приступа отступили, ослабли и вскоре исчезли совсем, а вместе с ними мало-помалу ушел и страх — сгустился, сконденсировался, вытек через поры холодным потом, высох и развеялся в прокуренном воздухе. Когда это произошло, к Мансурову вернулась способность рассуждать.

Если Арнаутский выполнял задание, те, кто послал его сюда, должны были знать или хотя бы догадываться, о чем идет речь. Но тогда они не стали бы играть с Мансуровым так долго. Им это было ни к чему. Они знали, что он сделал открытие, и были в этом открытии заинтересованы. Гибель Арнаутского подтвердила их предположения, и ждать им было нечего. Они могли сразу же арестовать Алексея и поставить его перед выбором: тюрьма или сотрудничество с ними. И он, разумеется, выбрал бы сотрудничество, и тогда за ним раз и навсегда закрылись бы двери какой-нибудь секретной лаборатории, охраняемой лучше любой тюрьмы. Это было бы плохо, но там он получил бы возможность заниматься математикой, и только ею, не отвлекаясь на бытовые мелочи.