Подарочек

В мастерской вокруг верстака стояли заместители Денмарка. Они всегда были рядом с ним. Их предводитель назначил дату – ждать осталось два месяца – и сказал, что в Книге шесть тысяч имен.

Я сидела в углу на скамеечке для ног, своем обычном месте, и слушала. Обо мне вспоминали в одном лишь случае – когда кому-то хотелось пить: «Подарочек, принеси воды. Подарочек, принеси имбирного пива».

В апрельском Чарльстоне установилась почти летняя адская жара. Мужчины истекали по`том.

– В эти последние недели вы должны разыгрывать из себя послушных рабов, – говорил Денмарк. – Передайте всем: надо стиснуть зубы и подчиниться хозяевам. Если кто-то скажет белым, что надвигается мятеж рабов, пусть они посмеются и ответят: «Только не наши рабы, они почти члены семьи и самые счастливые люди на свете».

Они разговаривали, а мне вспомнилась матушка, но ее образ размылся, как красный цвет лоскутного одеяла, которое слишком часто кипятили. Иногда я даже не могла вспомнить ее лицо, рубцы на ее пальцах от иголки, ее запах в конце дня. Когда такое случалось, я шла к дереву душ. Там я острее всего ощущала матушку – в листьях, коре и падающих желудях.

Я закрыла глаза и пыталась вернуть ее, испугавшись, что она покидает меня навеки. Тетка сказала бы: «Отпусти, все в прошлом». Но я предпочла бы страдать, вспоминая лицо и руки матушки, чем спокойно жить без этих воспоминаний.

На минуту мне захотелось удрать отсюда и вернуться к дереву душ – воспользоваться случаем и до темноты пройти через ворота, но вспомнила, как госпожа поймала меня на этом в прошлом месяце и сильно огрела по голове. Рана от трости только начала покрываться коркой. Тогда она сказала Сейбу: «Если Подарочек опять улизнет без разрешения, велю выпороть кнутом тебя вместе с ней». После этого у него глаза на затылке выросли.

Я постаралась сосредоточиться на разговоре мужчин.

– Нам нужно заняться отливкой пуль, – сказал Денмарк. – У нас есть мушкеты, а вот пуль нет.

Они приступили к учету оружия. Я знала, что прольется кровь, но не думала, что хлынет она ручьями. У них были дубинки, топоры и ножи, а также краденые мечи. Имелось несколько бочонков пороха и припрятанные запалы, которые предполагалось взрывать по всему городу, сжигая его до основания.

Мужчины говорили, что кузнец-раб Том изготовит пятьсот пик. Я сообразила, что это тот самый Том, который сделал для матушки поддельный жетон раба, когда она начала работать по найму на стороне. Я вспомнила день, когда она показала мне жетон. Маленький медный квадратик с булавкой сверху и надписью «Прислуга, номер 133, 1805 год». Все это я четко представляла, но лицо матушки оставалось размытым.

У меня в кармане лежало перышко сойки, которое я подобрала по пути сюда. Я вынула его и принялась крутить в пальцах, просто чтобы чем-то заняться, и тут же вспомнила мамин рассказ о птичьих похоронах. В детстве она с моей бабушкой наткнулась на мертвую ворону, лежащую под их деревом душ. Они пошли за совком, чтобы закопать птицу, а вернувшись, увидели семь ворон, которые водили вокруг мертвой птицы хоровод, но не каркали, а издавали тонкие пронзительные крики, как плакальщицы на похоронах. Бабушка сказала маме: «Видишь, что делают птицы? Они не летают, не добывают еду, а спустились вниз, чтобы уделить внимание умершей. Кружат вокруг нее и плачут. Делают они это для того, чтобы все знали: вот она жила, а теперь умерла».

История вернула мне яркие матушкины краски. В памяти возник ее четкий образ. Я увидела светло-коричневую кожу, мозоли на костяшках пальцев, золотистые глаза и щель между передними зубами.

– Форма для пуль есть в городском арсенале на Митинг-стрит, – сказал галла Джек. – Но как туда попасть, я не знаю.

– Сколько у них стражников? – спросил Ролла.

Джек поскреб бакенбарды:

– Два, иногда три. Там есть запас оружия для стражи, но никто нас туда не впустит.

– Чтобы войти, придется сражаться, – сказал Денмарк, – а этого мы не можем допустить. Как я уже говорил, главное сейчас – не возбуждать подозрений.

– А как насчет меня? – спросила я.

Они повернулись и уставились на меня, словно впервые увидели.

– Что – насчет тебя? – спросил Денмарк.

– Я могла бы туда пойти. Никто не обратит внимания на хромоногую рабыню.

Сара

Спускались сумерки. Я сидела за столом своей комнаты и распечатывала письмо от Нины. Я прожила в Грин-Хилле почти год и каждый месяц слала ей короткие весточки о своей жизни, спрашивала о ее делах, но она не ответила ни разу. И вот передо мной лежал конверт, подписанный ее крупным каллиграфическим почерком, и я могла предположить только худшее.

14 марта 1822 года

Милая сестра!

Я плохая корреспондентка и никудышная сестра. Я не соглашалась с твоим решением ехать на Север, и мое мнение не изменилось, но я нехорошо себя вела, и надеюсь, ты меня простишь.

Наша мать сводит меня с ума. С каждым днем становится все невыносимей и вспыльчивей. Кричит, что нас оставили без средств к существованию, и обвиняет Томаса, Джона и Фредерика в том, что они плохо о ней заботятся. Стоит ли говорить, что они часто навещают нас, а вот Мэри не приезжает, только Элиза. Со дня твоего отъезда мать почти не выходит из своей комнаты, а когда выходит, набрасывается на рабов. По пустякам бьет тростью. Недавно ударила Тетку всего лишь за подгоревший хлеб. Вчера вечером прибила Подарочка, заметив, как та перелезает через задние ворота. Должна сказать, Подарочек перелезала во двор, а не на улицу. Когда мать потребовала объяснений, та ответила, что увидела в переулке раненого щенка и перемахнула через ворота, чтобы помочь бедняжке. Говорила, что возвращалась после краткой вылазки, но, думаю, мать ей не поверила. Я точно не поверила. Мать рассекла Подарочку бровь, и я перевязала рану.

Меня тревожит ухудшающийся характер матери, но я опасаюсь также, что Подарочек замешана в каких-то рискованных делах, требующих частых отлучек. Я видела, как она и в другой раз выскальзывала за ворота. Говорить со мной об этом отказывается. Сомневаюсь, что смогу защитить, если ее снова застукают.

Здесь я чувствую себя беззащитной. Мне одиноко. Пожалуйста, помоги мне. Умоляю, приезжай домой.

С сестринской любовью,

Нина.

Я положила письмо. Потом, отодвинув стул, подошла к мансардному окну и вперила взгляд в темнеющую рощу кедров. Оттуда, как тлеющие угольки, поднимался небольшой рой светлячков. «Здесь я чувствую себя беззащитной. Мне одиноко». Слова Нины относились и ко мне.

Чуть раньше Кэтрин прислала из подвала мой чемодан, и теперь я вытаскивала вещи из шкафа и письменного стола и раскладывала их на кровати и плетеном коврике – капоры, шали, платья, ночные рубашки, перчатки, журналы, письма, книгу о Жанне д’Арк из отцовского кабинета, единственную нитку жемчуга, щетки из слоновой кости, флакончики французского стекла с лосьонами и пудрой и самое дорогое – мою лавовую шкатулку с серебряной пуговицей.