защитником и кормильцем. Отныне ты находишься под моей личной опекой и право наследия будет разделено между тобой и моей младшей дочерью Менеланной. И кстати. Раз ответственность за тебя официально легла на мои плечи, завтра утром я пришлю за тобой стражей, чтобы сопроводить в постоялый двор и обеспечить твою безопасность.

Он говорит так, будто хорошо вызубренный урок тарабанит. Хладнокровно. Без запинки. Без всякого чувства. А мне совсем не эти бесстрастные фразы требуются!

— Скажи, ты на самом деле мой отец?

— Ни один эльф не признал бы чужого ребенка-полукровку своим, — ухмыляется Финдис. — В этом нет чести. Врать нет причины.

— Нет чести? Хм… Почему же сегодня ты признал свое бесчестие, которое прятал целых двадцать лет?

Мужчина разворачивается ко мне всем корпусом. На усталом лице так явственно отражается внутренняя борьба, что кажется, будто я слышу его мысли: «Не слишком ли много исповедей для одного получаса? Выворачивать себя наизнанку снова и снова… А, к бесам! Раз ступил на эту дорогу, то обратно не повернешь!»

Он задумчиво уточняет:

— Ты, верно, слышала о Таурэтари, великой прорицательнице Даэрониса?

— Да, — очень кстати вспомнаю, что это мама Айрин. Может, мне к ней на сеанс напроситься? Заказать расклад на мамино здоровье… Похоже, дружба с эльфийкой и правда, помимо неприятных моментов, обещает некоторые преимущества.

— Вчера я обратился к ней по поводу личного. Так, ничего серьезного, но все же… В последние месяцы канва судьбы сплеталась для меня в капризные и слишком сложные узоры. Таурэтари заявила, что мои нынешние неудачи растут из ошибки двадцатилетней давности. Если упустить текущий момент, спасовать перед очередным вызовом, исправить ее больше не получится. Я сразу понял, что речь о тебе, Ханна. По достижении совершеннолетия ты окончательно пробудишься в фэйри, и моя помощь тебе больше не понадобится. Когда к нам прибыл твой отчим, я понял, что это мой последний шанс позаботиться о тебе, чем и воспользовался.

— Спасибо, — благодарю от чистого сердца.

Знаю, я могла бы сесть к отчиму в карету и ничуть не пострадать. Я бы испробовала на нем разные виды магии, и никакие веревки не удержали бы меня от возвращения в школу. Но сам факт, что среди эльфов нашелся тот, кто за меня вступился ценой комфорта и благоустроенности, греет душу.

Финдис криво усмехается:

— Разговор с советником — мелочь по сравнению с тем ураганом, что мне предстоит выдержать сегодня вечером. Придется объяснять жене, почему новоявленная фэйри оказалась моей дочерью, а Менеланне — что у нее есть старшая сестра… Когда наступит час, прошу, будь милостлива к ней! Помни. Вы кровные сестры!

Странные слова о милосердии режут уши. Эту просьбу он своей младшей дочери должен высказать, а не мне! Я невольно ежусь, вспоминая жуткие эмоции, вызванные встречей с красавицей эльфийкой.

Она вот-вот услышит, что отца ей теперь придется делить со мной. А потом узнает, что Хродгейр достался мне. Силу ее предстоящего гнева трудно переоценить!

В грустных размышлениях шагаю по городским улочкам в окружении семи стражей. Когда я исчезаю за порогом школы, их шаги постепенно стихают вдали.

Я устала, морально истощена. Такое чувство, будто из меня всю энергию выкачали без остатка. Едва добравшись до кровати, из последних сил ставлю на комнату заклятие защиты. Только когда все грани помещения покрывает невидимый глазу слой прочной, охранной магии, позволяю себе раздеться, рухнуть на кровать и отключиться.

На следующее утро просыпаюсь ни свет, ни заря, как и запланировала. Я поспала всего несколько часов, поэтому пробуждение дается нелегко.

Первым делом проверяю, не приходил ли ночью незваный гость. Не обнаружив чужих следов, распускаю магию, накидываю на себя платье и выскакиваю за школьный порог, где меня уже поджидают стражи.

Они, конечно, не зевают откровенно и упрека в их глазах не разглядеть, даже если сильно стараться, но по их каменным лицам понимаю: моя охрана обходится им конкретным недосыпом.

Мне становится неловко.

Я бы и без парней справилась, если бы кто-то удосужился вчера нарисовать мне карту и отметил дорогу от школы до постоялого двора.

Через пол часа быстрой ходьбы мы на месте. Один из стражников обещает:

— Мы дождемся тебя, фэйри Ханна и сопроводим обратно в школу.

— Я запомнила дорогу. Могу и сама добраться.

— Это приказ главы старейшин. Он не обсуждается.

Опять двадцать пять! Кивком их благодарю и по указанию хозяйки поднимаюсь на второй этаж к сиру Фрёду. Постучав по массивной двери и услышав знакомое: «я жду!», захожу внутрь.

Уже на пороге в нос ударяет противный, кислый запах. В просторном помещении воздух настолько пропитан крепкими парами, что, кажется, тресни здесь кто-нибудь огнивом по кремню, — и разом вспыхнет вся комната! Великий, он вообще разговаривать в состоянии?

Фрёд гадко щерится и развязно хлопает по кровати рядом с собой, приглашая туда присесть. Ага, уже бегу! Пристраиваюсь на стул в противоположном конце комнаты.

К этому неадекватному человеку близко подходить опасно для здоровья. Не успеваю рот открыть с вопросом, как он издевательски роняет:

— Что, феечка… брезгуешь маминым мужем?

— Как мама? Ей уже лучше? — спрашиваю с надеждой.

— Ты не давала мне повода, чтобы ей стало лучше.

— Я дам тебе кое-что получше, чем повод, — стараюсь говорить медленно и разборчиво, чтобы не сбиться в умоляющий лепет. — Мне удалось найти противоядие от той отравы, которой ты маму пичкал. Вылечишь маму — и она с тобой разведется. Обещаю, никто не накажет тебя за твои злодеяния. Ты сможешь спокойно заботиться о Гретте, пока она не выйдет замуж. Как она кстати? — при мысли о сводной сестре невольно улыбаюсь.

— Моя дочь — не твоя забота, как и моя жена, — отрезает мужчина. — Я тебя, дура, с одной целью на этот разговор звал! Раз ты у нас теперь такая недосягаемая и неприступная, то знай! Отыграюсь тогда на другой. Твоя мамочка умрет не так быстро и легко, как изначально планировалось. Я нашёл яд, от которого она постепенно покроется кровоточащами язвами. И снаружи, и внутри. Потом начнет плакать кровавыми слезами, и это не фигура речи. Усекла, девчонка, на что ты обрекла мать своим непослушанием?

От каждого его слова, колющего, едкого, как кислота, внутри нарастает гнев. Не всплесками, а единым холодным, жгучим приливом. Ярость быстро заполняет каждую частичку меня, и продолжает нарастать по своей силе.

— Ты обязан вылечить моя мать, — чеканю, едва сдерживаясь. — У тебя нет выбора.

— Я тебя обязан проучить, жалкая ты дура! Вот единственное, что я тебе обязан!

Глава 56

Мужчина, оглушивший сознание