Я взял со стола листок дешевой бумаги с гостиничным логотипом, выудил из кармана карандаш, написал на листке номер и протянул его Томасу.

— Позвони Мёрфи. Ты не сможешь никого защитить, если так слаб, а если не сможешь сдерживать свой голод, и вовсе можешь кого-нибудь из них убить.

Томас стиснул зубы от досады, но листок у меня взял — ну, чуть резче, чем стоило бы, но взял.

Элейн внимательно смотрела на него.

— Так вы не такой, как большинство их, правда?

— Может, просто меня обмануть легче, — буркнул Томас. — Удачи, Гарри.

— Угу… — отозвался я, чувствуя себя на редкость неловко. — Послушай… после того, как все это кончится… нам нужно поговорить.

— Не о чем тут говорить, — буркнул мой брат.

Мы вышли и заперли за собой дверь.

Мы вернулись на Голубом Жучке в «Эмбер-Инн» и поднялись в номер Элейн. Свет в номере не горел. Комната оказалась пуста.

В воздухе стояла отвратительная вонь.

— Черт, — прошептала Элейн. Она вдруг поникла и привалилась к дверному косяку.

Я обошел ее и зажег свет в ванной.

Окоченевший труп Анны Эш стоял под душем. Тело чуть отклонилось вбок, но не падало, потому что его удерживал кусок провода, одним концом привязанный к душевому кронштейну, а другим — к ее шее. На коже вокруг провода темнели уродливые синюшные пятна.

Все выглядело как явное самоубийство.

Которым все это явно не являлось.

Мы опоздали.

— Надо вызвать копов, — тихо сказал я Элейн.

— Нет, — ответила она. — Они обязательно захотят нас допросить. Это займет не один час.

— Они захотят допрашивать нас гораздо дольше, если тело найдет кто-то другой, и им придется искать нас.

— И что случится с Эбби, Хелен и Присциллой, пока мы будем сотрудничать со властями? — она смерила меня холодным взглядом. — И если на то пошло, что случилось с Мышом?

Вот об этом мне совсем не хотелось даже думать. Если бы Мыш был жив и здоров, он ни за что не дал бы никого из женщин в обиду. Если кто-то убил Анну в момент, когда Мыш находился поблизости, это могло произойти только через его труп.

И его не было видно.

Это могло означать что угодно. В худшем случае это означало, что его просто дезинтегрировал тот, кто явился за женщинами. Подобное предположение не просто вгоняло в черт знает какую депрессию, оно не вело меня никуда. Нехороший парень, просто-напросто дезинтегрирующий все, что мешается у него под ногами, наверняка не миндальничал бы так, как это делали гады из Белой Коллегии.

Мыша здесь не было. Никакого разгрома, никаких следов борьбы — а уж мой пес при необходимости умеет биться; это по собственному опыту знают ветеринары, невнимательно читавшие свои учебники. Нам всего-то нужно было сделать рентген после того, как в Мыша врезался на полном ходу минивэн, так эти болваны не рассчитали дозы для наркоза. Мне еще повезло, что они согласились не заявлять на меня в полицию при условии, что я оплачу ущерб их имуществу.

Значит, это означало что-то другое. Может, мой пес ушел с остальными женщинами, а Анна задержалась или вернулась за чем-то.

А может, Мыш просто играл на том, что все ожидали от него простого собачьего поведения. Мне-то он показывал уже, что способен на такие хитрости… собственно, это едва ли не первым навело меня на мысль, что интеллект у него не просто собачий. Что, если Мыш ведет свою игру и остается с остальными?

Только зачем ему это делать?

Затем, что Мыш знает: я могу его найти. Если нехорошие парни не уволокли его в Небывальщину или не спрятали его за мощными, блокирующими томатургическую магию оберегами, мои заклятия найдут его где угодно.

Эту версию стоило проверить — даже если Мыш и не знал, что не все в порядке. Он бы оставался с по возможности большим количеством членов Ордена, а я мог бы планировать свои ходы чуть дальше вперед, чем привык. И уж конечно, ничего не мешало мне отыскать с помощью браслета-оберега тот маленький оберег, что я зашил в его ошейник как раз на такой случай. Я и Штормовая Сирена.

— Ты сможешь найти собаку? — спросила Элейн.

— Угу. Только нам стоит перед выходом попробовать обзвонить их по домам.

Элейн нахмурилась.

— Ты же наказал им оставаться здесь или держаться людных мест.

— Очень велики шансы на то, что они напуганы. А когда человек напуган…

— Он рвется попасть домой, — договорила за меня Элейн.

— И если они там, это самый быстрый способ их найти. А если нет, это обойдется нам в минуту, максимум две.

Элейн кивнула.

— У Анны была записная книжка в сумочке, — немного поискав, мы нашли сумочку, но записной книжки в ней не оказалось.

Нам ничего не оставалось, кроме как удостовериться, что Анна не сунула ее в карман перед смертью. Я проверил карманы, очень стараясь не оставить нигде отпечатков, и еще больше стараясь не смотреть на ее мертвое, багровое лицо или стеклянные глаза. Смерть ее была не из легких, и хотя с ее момента прошло не так много времени, запах в ванной стоял тот еще. Я старался не обращать на него внимания.

Гораздо сложнее оказалось не обращать внимания на ее лицо. Кожа ее сделалась восковой, как это случается у покойников. Хуже того, тело ее приобрело выраженные, хоть и трудно определимые словами признаки… отсутствия, что ли. При жизни Анну Эш отличали воля, устремленность. Я знаю не одного чародея, уступающего ей по части индивидуальности, жизненной энергии. Она сохраняла трезвость мысли и действий, когда те, кто ее окружал, теряли голову от страха. Это требует смелости, и еще какой.

Что, впрочем, оказалось лишено смысла. Поскольку, как бы я ни старался, убийца все равно сделал свое дело.

Я тряхнул головой и, так и не найдя книжки, отступил от трупа. Она с готовностью встретила опасность ради благополучия своих подруг, и я не хотел, чтобы это пропало зря. Если те, кого она защищала, еще живы, принесенная ею жертва все же имела смысл. Оплакать ее смерть я мог и позже. Я сослужил бы плохую службу этой женщине, если бы позволил убийцам довершить задуманное.

Я повернулся к Элейн, стоявшей в дверях ванной и смотревшей на тело Анны. Лицо ее оставалось совершенно бесстрастным, только глаза покраснели от слез. Некоторым женщинам даже идет, когда они плачут. У Элейн от плача лицо шло пятнами, нос распухал, а под глазами темнели синяки.

Никакой в этом не было красоты. Только боль.

Она заговорила, и голос ее звучал хрипло, прерывисто.

— Я обещала ей защитить ее.

— Порой ты честно пытаешься, — тихо произнес я. — Порой это все, что остается делать. Пытаться. Так уж устроена игра.