Суть дела была такова: несколько времени тому назад в милицию поступило сообщение о том, что шлюпка, взятая на лодочной станции алуксненского озера, не вернулась до ночи. Нигде у берегов поблизости от Алуксне лодка не была обнаружена, и возникло подозрение о несчастии с оставившей в залог за лодку своё командировочное удостоверение Лаймой Зведрис. К утру обнаружили лодку посреди озера. Не составило труда установить, что Лайма Зведрис остановилась в гостинице. Из опроса прислуги выяснили, что накануне Лайму, кажется, видели на улице разговаривающей с постояльцем по фамилии Строд, тоже проживавшим в гостинице. Строд ушёл из гостиницы примерно в тот же час, когда Зведрис брала лодку; вернулся около полуночи и на рассвете выписался. Розыскная собака не без труда, но все же взяла след Строда и привела к сапожной мастерской, а от неё к дому, где проживает престарелый инвалид труда Янис Юргенсон. Установили, что вечером этот Юргенсон решительно никуда не отлучался. Не было бы ничего удивительного в том, если бы собака взяла неверный след: он был недостаточно свеж. Но из дальнейшего опроса Юргенсона выяснилось, что он действительно ходил в сапожную мастерскую, чтобы отнести в починку свои старые башмаки. При проверке этого обстоятельства выяснилось, что башмаков, сданных в починку Юргенсоном, у сапожника нет, — они были отданы на время другому заказчику — приезжему, принёсшему для растяжки узконосые сапоги. Этот заказчик за своими сапогами не явился. Они остались в мастерской. По показанию гостиничной прислуги, эти сапоги принадлежали Строду, их было легко узнать по характерному — узкому и длинному — носку.

Одновременно шли поиски на озере тела, по-видимому убитой, Лаймы Зведрис. Однако день добросовестной работы рыбаков ничего не дал. Только к вечеру из больницы, расположенной на дальнем конце озера, пришло известие о том, что там лежит неизвестная девушка. Накануне ночью рыбаки слышали её крик и, поспешив на него, выловили её из воды. Они пытались было найти лодку, с которой она упала, но в потёмках это им не удалось. Они удовольствовались тем, что откачали утопленницу и доставили её в больницу. Там она и оставалась до сих пор. Но так как ею, по-видимому, был получен очень сильный удар по голове ещё прежде, чем она очутилась в воде, то допросить её не представляется возможным. Она не умерла только благодаря её физической крепости, иначе рыбакам не удалось бы её и откачать.

Из всех этих обстоятельств наибольшее внимание Кручинина остановилось на одном: узкие сапоги человека, называвшего себя Стродом. Когда Кручинин, поставив сапог на бумагу, очертил его карандашом, то след показался ему похожим на рисунок, сделанный Грачиком со следа на песке у озера Бабите. Сапоги были немедленно пересланы в Ригу, и эксперты установили, что след, срисованный Грачиком, принадлежит человеку, обутому в эти сапоги. Кроме того, экспертиза утверждала, что владелец этих сапог имел неправильную походку, несколько выворачивая одну стопу в сторону, — был, так сказать, косолап.

— Попробуй-ка теперь сказать, что я даром потерял время в Алуксне! — торжествующе воскликнул Кручинин, когда они вместе с Грачиком получили заключение экспертизы. — И помяни моё слово, мы ещё найдём связь между этим Стродом и Будрайтисом.

Рабочий день был на исходе. Закройщик ателье «Максла» Ян Янович Йевиньш сбежал по шаткой лестнице, ведущей в приёмную из его рабочего закутка на втором этаже. Четвёртый звонок за день! И все дамы, без конца дамы! Правда, заказчица среди них была только одна, остальные вызывали его по делам, не имеющим никакого отношения к портняжному искусству (которым Ян Янович славился на всю Ригу). Увы, и для супруги Яна Яновича давно не была секретом его слабость к прекрасному полу. Тоном человека, избалованного вниманием женщин, Ян Янович бросил в трубку своё почти английское «хэлло». Скользя рассеянным взглядом по мелькавшим за витриной фигурам прохожих, он вёл один из тех искусных разговоров, которые позволяли ему лавировать между рифами, встречающимися на пути женатого жуира. Временами его равнодушный взгляд переходил с витрины на лицо сидящей за столом приёмщицы, исподтишка ревниво следившей за разговором. Но вот снова глянув в витрину, Ян Янович оборвал фразу на полуслове. Проследив его испуганный взгляд, приёмщица тоже замерла с полуоткрытым ртом: у подъезда ателье на тротуаре лежал человек большого роста. Руки его были раскинуты, обращённое вверх лицо покрыто мертвенной бледностью; из мясистого носа, пачкая светлые усы и бороду, стекала струйка крови. Вокруг лежащего собралась толпа.

Вошедший в ателье милиционер вызвал скорую помощь, чтобы взять сбитого грузовиком прохожего, и, не отвечая на вопросы приёмщицы, вышел. Стук затворившейся за ним двери вывел Йевиньша из оцепенения. Он устремился следом за милиционером. Между тем пострадавший уже пришёл в себя. Таким движением, словно хотел отстранить что-то душившее его, он провёл рукою поперёк горла. Йевиньш растерянно глядел через головы толпы на то, как пострадавший поднялся на ноги, достал из кармана носовой платок, отёр испачканное кровью лицо и, пошатываясь, сделал два-три шага.

— Сейчас прибудет скорая помощь, — сказал милиционер, намереваясь усадить пострадавшего на ступеньку подъезда «Макслы». Но бородач высвободил свой локоть из пальцев милиционера.

— Не нужно… — сказал он. — Совершенно ничего не нужно.

Из-за спины милиционера высунулась физиономия шофёра грузовика — виновника происшествия. Он вопросительно уставился на пострадавшего. Заметив шофёра, человек с бородой поспешно сказал милиционеру:

— Прошу вас. Никакого протокола. Шофёр не виноват.

— Мы обязаны… — начал было милиционер, но человек с бородой перебил более решительно:

— Я сам виноват.

Пронзительный сигнал кареты скорой помощи покрыл говор толпы. Появились фигуры врача и санитаров.

— Мне ничего не нужно. Я чувствую себя совсем хорошо. Извините… — с этими словами пострадавший показал милиционеру красную книжку какого-то удостоверения и, повернувшись, пошёл сквозь неохотно расступавшуюся толпу разочарованных зрителей.

— Он потерял шапку, — сочувственно сказала какая-то женщина.

— Граждане, где головной убор пострадавшего? — спросил милиционер.

Поднеся носовой платок к лицу, бородач продолжал удаляться с непокрытой головой.

— Не беда, проживёт без шапки, косолапый, — пренебрежительно проговорил какой-то мальчишка.

Ян Янович чувствовал, что снова обретает способность думать, двигаться и говорить. Первое, что он сделал, — схватил за плечо мальчишку.

— Ты сказал «косолапый»? Почему ты сказал «косолапый»? — быстро спросил Йевиньш.

— Ну да, и сказал, что ж такого? — задорно отозвался мальчик. — Он и есть косолапый. Глядите на его правую ногу, глядите!

Но в том направлении, куда показывал мальчуган, уже никого не было. Человек с бородой скрылся за углом улицы Блаумана. Пробежав несколько шагов, Йевиньш остановился. Его больное сердце стучало, вырываясь из груди. Он задыхался. Он закрыл глаза. Перед ним как живой лежал у подъезда ателье человек с белокурой бородой. На его шее, под вздёрнутым к небу подбородком Йевиньш видел шрам… Шрам, шрам!.. Происхождение этого шрама Йевиньш знал и не забудет никогда в жизни. И этот жест, которым бородач провёл себе поперёк шеи, Йевиньш тоже знал, очень хорошо знал и тоже никогда не забудет. Если бы не шрам, Йевиньш ни за что и не узнал бы этого человека: усы и борода изменили его наружность. Йевиньш видывал его другим: чисто выбритым, с плотоядно оттопыренными мясистыми губами под картофелиной носа… А этот жест: ребром ладони поперёк горла! Разве не этим зловещим движением Арвид Квэп, наряжённый в куртку эсэсовца, иллюстрировал страдальцам Саласпилса то, что им предстояло? Разве может Йевиньш забыть этот жест, эти глаза, этот нос!.. Эту страшную руку мясника… А тут, в добавление ко всему, крик мальчишки: «Косолапый»! Да, да, Йевиньш слишком хорошо помнит и подвёрнутую ступню, из-за которой заключённые тоже называли Арвида Квэпа «косолапый».