— Знаете, Джейн однажды объявила нам с ее отцом, что никогда не выйдет замуж и не станет заводить детей, — сообщила мама за ужином, когда мы ели приготовленный ею мясной рулет.

Я была уверена, что при первом удобном случаен мама непременно вернется к той проклятой истории. Поэтому Тео я подготовила заранее, рассказав ему обо всем еще до отъезда. Он справился с ситуаций великолепно. Когда мама замолчала, заговорил он:

— Это грустная история, миссис Говард. Но знаете что? Я то же самое говорил своим родителям, но они не развелись. Поэтому мне кажется, что все в первую очередь зависело от того, насколько удачным или неудачным был сам брак или насколько мы хотим возложить на кого-то ответственность за наши собственные проблемы.

Все это он произнес с мягкой улыбкой. Я видела, что мама растерялась, она не ожидала услышать от него жестокие, в общем-то, слова, произнесенные любезным тоном. Когда Тео, извинившись, вышел в туалет, мама наклонилась ко мне и прошипела:

— Ты ему заранее доложить успела?

— Я не понимаю, о чем ты, мама.

— Ты его предупредила, что я могу рассказать эту историю.

— А тебе не кажется, что в его словах есть доля правды?

— Он просто не представляет всех последствий…

— Того, что произошло шестнадцать лет назад и за что ты до сих пор не можешь меня простить? И я ничего, ничего не могу сделать, чтобы ты наконец перестала бесконечно возвращаться к тому злополучному вечеру и обвинять меня в том, что произошло между тобой и папой.

— У нас с ним все было прекрасно, пока ты не…

— Боже, да будет ли этому конец? Меня уже задолбало, что ты относишься ко мне как к главной ошибке всей своей жизни.

— Ты еще смеешь меня обвинять в том, что я тебя ненавижу.

— Ну, конечно, ты не…

Внезапно я заметила Тео, стоящего в дверном проеме.

— Я не помешал? — спросил он.

Воцарилось неловкое молчание, которое прервала моя мать:

— Я просто объясняла Джейн, что завтра у меня столько неотложных дел, что лучше будет, если вы уедете утром.

Снова повисла неловкая пауза.

— Конечно, мэм, — ответил Тео с широкой улыбкой.

— Да, великолепно, — завелась я, — мы столько времени ехали, чтобы я могла тебя познакомить с…

— Джейн, — спокойно прервал меня Тео, — пусть так.

— Вы весьма благоразумны, молодой человек, — сказала мама, вставая со стула. — Желаю вам всего хорошего.

И она удалилась наверх.

Я сидела за кухонным столом, уронив голову на руки. Тео подошел, обнял меня сзади и предложил:

— А что, если нам смыться отсюда прямо сейчас?

Через полчаса мы зарегистрировались в отеле «Хилтон» на окраине Стэмфорда. Гостиница оказалась современной и невыразительной, зато в ней были огромная удобная кровать и ванна, в которой я добрых полчаса отмокала в горячей воде, пытаясь осмыслить произошедшее. В какой-то момент Тео вошел в ванную и заговорил со мной:

— Посмотри на это так: больше ты не будешь чувствовать себя виноватой за то, что редко ее навещаешь. Когда прерываешь отношения… согласись, в этом есть свои маленькие плюсы.

— Она даже не спустилась попрощаться.

— Потому что хотела, чтобы ты прибежала к ней наверх, умоляла о прощении и сказала, что постараешься снова быть хорошей и послушной девочкой… и всю подобную муру, которую она, видимо, выжимала из тебя вплоть до прошлого года. Но пора ей узнать, что ты больше не играешь в эти игры, с чем я тебя поздравляю. Давно пора было с этим покончить.

— Ты просто великолепен. — Я взяла его за руку.

— Да, — ответил Тео, — я такой.

Когда мы вернулись в Кембридж на следующий день, я впала в чудовищную панику. Всем нам до смерти хочется, чтобы все у нас было в порядке. И мы верим, что почти все в жизни можно исправить и уладить. Укрепление дружеских связей, наведение мостов, налаживание контактов, психология взаимного исцеления. Лексикон современных американцев граничит с языком ремонтников — еще бы, ведь мы, черт нас возьми, нация энергичных исполнителей. Нам под силу справиться с любой трагедией, непреодолимая бездна между людьми для нас ничто, даже в самых запутанных перипетиях человеческих взаимоотношений мы наверняка сумеем найти выход. Проблема с этими оптимистами в одном: они отказываются признавать очевидное — что есть в мире такие проблемы, решить которые мы не можем, и что, хотим мы или нет, иногда все идет ужасно неправильно, но мы не можем и никогда не сможем этого исправить.

Паника не утихала несколько дней. А началось все с того, что я получила сигнальный экземпляр своей книги в твердой обложке. Я подержала ее в руках, потом раскрыла и услышала тихий, еле заметный треск новеньких страниц, переворачиваемых в первый раз. Глядя на сотни тысяч слов, я думала: «Надо же, это все написано мной» — и пыталась вообразить, что все это означает в масштабах Вселенной.

Тео при виде моей опубликованной работы воодушевился даже больше, чем я сама.

— Ты должна скакать на одной ножке и хлебать шампанское прямо из горлышка, — сказал он.

— Не самый подходящий вариант для женщины в моем положении.

— Ну хоть просто порадуйся победе.

— Я рада, — уверила я его.

— Тогда почему у тебя такой несчастный голос?

— Ну, просто…

— Джейн, ты ничего не можешь сделать, хоть из кожи вон лезь, — ты не можешь заставить эту женщину себя полюбить…

Тео прочел книгу в один присест и объявил мне, что она великолепна.

— Ну, я бы не стала заходить так далеко, — заметила я.

— Потому что ты не допускаешь даже мысли о том, что способна на что-то по-настоящему классное.

— Позвольте представиться, мисс Неуверенность.

— Ну, перестань себя мучить. Твоя книга потрясающая.

— Да брось, это всего-навсего научное исследование, учебник.

— Где тебя научили так себя уничижать?

— Где тебя научили быть таким великодушным?

— Я таким родился.

С этим я спорить не могла. При всех своих чудачествах и странностях, Тео, по сути, был очень неплохим человеком — и к тому же, как я поняла, способным выносить мои собственные странности, в частности мое постоянное самокопание и сомнения. Возможно, это одна из самых больших радостей в нашем временном существовании — вырваться из состояния вечной неопределенности и борьбы, которым характеризуется почти вся наша жизнь. Это была редкая передышка — по крайней мере, я ее воспринимала именно так, — и какое-то время я могла держать под контролем изводивший меня внутренний голос, полный неуверенности и сомнений.

Даже рождение дочери не превратилось в Götterdämmerung,[77]которого я ужасно боялась. Наоборот, все шло гладко, как по нотам. Утром двадцать четвертого июля я поднялась, заварила чай и вдруг почувствовала, как по ногам струится водопад. Я не испугалась, не впала в панику. Просто вернулась в спальню и разбудила Тео: