…Вечером того дня Василий Шуйский, который вскоре низложит первого Лжедмитрия, ведёт царственную чету в брачные покои, в постельные комнаты. Из перстня у царя выпал плохо закреплённый дорогой камень. Не мог не порадоваться этому Шуйский. Камень не отыскали — примета недобрая.

…Ударил мороз в пятницу — и тут увидели московские люди худое.

…Новый повод разгулу народного воображения дала страшная смерть царя Дмитрия и чудовищные надругательства над его трупом. Тут уж выступили в полном наборе все московские представления о таинственных силах, по всей видимости помогавших Лжедмитрию при жизни и не оставивших его в смерти. Его мгновенно окрестили чернокнижником, отступником. «Говорили, — свидетельствует историк, — когда он лежал на площади, что в полночь слышны были около него бой бубнов, играние на сопелях, пение песен. Это бесы, якобы, приносили честь расстриге и радовались о пришествии своего угодника… Другие говорили, что около тела его ночью показывались из-под земли огоньки; когда караульные подходили, огонёк исчезает, а потом, как отойдут, огонёк опять появляется. В понедельник его свезли в убогий дом. Но только что его вывезли, как поднялась ужасная буря, сорвала кровлю с башни на Кулишках и разломала деревянную стену у Калужских ворот на Замоскворечье. Похожее явление бури случилось при въезде его в Москву; в воображении народном эти два события совпадали как-то странно и страшно. Толпа любопытных шла за ним. Его бросили в яму, куда складывали нищих, замёрзших и опившихся. Но вдруг по Москве разнёсся слух, что тело его невидимою силою вышло из этой ямы и очутилось на просторном месте; над ним видали двух голубков: только что подойдут к нему, голубки исчезают; только что отойдут — опять появляются и сидят на теле. Велели зарыть поглубже в землю. Прошло семь дней, и вдруг тело убитого царя очутилось невредимо на кладбище, в четверти версты от убогого дома. Это известие потрясло всю Москву. «Ну, видно (говорили москвичи), он не простой человек, когда земля его тела не принимает! Он колдун, учился у лопарей колдовать; а они такое средство знают, что сами себя велят убить, а потом оживут». «Он,

— говорили иные, — в Польше продал бесам душу и написал рукописание: бесы обещали его сделать царём, а он обещал тогда от Бога отступиться». «Да не сам ли он бес? — говорили некоторые. — Он явился в человеческом виде, чтобы смущать христиан и творить себе смех и игрушку с теми, которые отпадут от христианской веры». Иные говорили, что он мертвец, некогда живший, а потом умерший и оживленный бесовскою силой на горе христианству».

Чтобы покончить с призраком Дмитрия, его велено было сжечь и пепел развеять по ветру, чтоб уж неповадно ему было выходить из-под земли и пугать честных людей.

Но, государи меняются, неизменными остаются присяги.

…Присягают новому царю, Василию Шуйскому. Целуют крест на том, чтобы служить и прямить государю, его царице и детям и не учинить им никакого лиха ни зельем, ни кореньем.

…Таков очерк Смутного времени с той неожиданной стороны, которая, по всей видимости, особо интересовала Пушкина в пору его работы над «Борисом Годуновым». Смутные времена всегда вызывали в русском народе эту податливость суеверию, массовую возбудимость, коллективную способность чувствовать и пугаться неестественного. Таким образом отмечены все критические точки нашей истории.

Тут возникает большой соблазн бросить мосток через время и сказать то же о сегодняшнем дне. Бывало уже такое в нашей истории. В пору порушенной веры и ожидания худшего возникает это нашествие волхвов и колдунов, захлестнувшее экраны телевизоров, отразившееся на печатных страницах. Видения неведомых пришельцев одолевают. Все это давние спутники потерянности и неустроенности народного духа. Показатель этот верный. И его бы надо учитывать и изучать. Таинственная и грозная сила копится здесь, если вспомнить, опять же, факты нашей истории, прежнюю картину народных движений, в которые всё это выливалось…

Таинственная и неукротимая суть эта, выплёскиваясь временами наружу, разрастаясь порою до эпидемий, отступая потом в отдалённые тёмные закоулки русской народной души, никогда, кажется, не задрёмывала так, чтобы её не слышно и не видно было.

Окрестившись в 989 году, Русь надолго еще осталась языческой. Вспомним, опять же, что даже Пушкина известный ржевский протоиерей отец Матвей Константиновский исступлённо и самым серьёзным образом объявил язычником. Для того были основания.

Христианство резким образом противопоставило себя язычеству, а, следовательно, и суеверию, которое корнями в него уходило, питалось им. Но противостоят они друг другу и до сей поры, пожалуй. Разницу между язычеством и суеверием считал важным растолковать своим современникам Василий Татищев. Растолковать и тем самым, наверное, уличить их в непрошедшем до самой той поры влиянии язычества.

«Идолослужение же от сусчества суеверна есть разно, ибо суеверный, хотя истинного Бога признаёт и почитает, но не в пристойных обстоятельствах и безумным порядком; противно же тому идолопоклонник в представимом видимом, а не в свойстве и порядке почитания блудит. Однако же иногда суеверие в том же самом разуме берётся, как идолослужение, или оное в себе заключает».

Так и металась застигнутая христианством врасплох языческая душа славянина. Свидетельства этих метаний в летописях наших встречаются на каждом шагу. Разбирая летописный свод Никона, Е.В. Аничков выделяет в нём вот какие, очень подходящие и для нашего повествования о русском суеверии, и его влиянии на нашу историю, места.

«Мы имеем, собственно (в названной летописи), три различных эпизода вероятно одного и того же долгого восстания волхвов, не сразу, а в несколько приёмов подавляемого князьями, сначала самим Ярославом, после Глебом Святославичем и, наконец, боярином и даньщиком Глебова отца Святослава Янем, сыном Вышатиным. Всё это тянулось долго. Ярослав имел дело, с волхвами давным-давно, еще в 1024 году. Глеб Святославич убил волхва, поднявшего против него весь Новгород когда-нибудь между 1066–1069 годами; с 1066 года сидел он тут, а в 1079 году был изгнан новгородцами и убит чудью. Но в 1069 году об укрощении им волхва уже занесено в летопись. Когда встретился с волхвами на Белоозере Ян Вышатин, мы не знаем. Можно подумать, что раньше. Значит, можно считать, что целых полвека почти по всему северу, от Новгорода до Ростова, в Суздальской земле, на Белоозере, на Волге и по Шексне, иногда даже и в самом Новгороде, забирали власть волхвы, и народ шёл за ними. Случалось это во время голодовок».

Мне особенно нравится эта последняя оговорка. Наиболее уязвим для суеверия русский человек становится в; тяжкие для себя времена. И мы, если взглянуть внимательнее вокруг, недалеко от того ушли.