— Класс! — сказала Эми. — Замечательно. — Она не знала на самом деле, что говорят в таких случаях про новые машины.

Это была маленькая спортивная модель голубого цвета с серой обивкой салона.

— Мне нравится цвет, — добавила она, нерешительно поглаживая серую виниловую обивку под собой.

— Урчит, как киска, а? — сказал Пол.

Она кивнула, заметив, что его рот похож на рот Стейси, такой же чувственный, губы, какими только целовать, гладкие щеки, светящиеся изнутри, влажные зубы ослепительной белизны.

Он выехал на Четвертую дорогу, чтобы показать, как замечательно машина набирает скорость и как быстро может мчаться, и даже постучал по спидометру, чтобы она обратила внимание на цифры: 70 миль в час, потом 80, 90. Казалось, что сама дорога мчится, когда она испуганно смотрела через лобовое стекло, какой-то дикий приводной ремень сошел с ума, несясь под ними.

— Ну вот, — сказал Пол, с ухмылкой глядя на спидометр, стрелка которого дрожала на отметке «100». — Ну не красавица ли эта крошка?

Он притормозил.

— Ты когда-нибудь ездила с такой скоростью?

Эми покачала головой.

— Страшно?

Эми кивнула.

— Я больше не буду. — Он выглядел виноватым. — Просто выпендривался, — сказал он, и его щеки потемнели.

— Да ладно, — сказала Эми. То, что машина уже не мчалась, сделало ее более разговорчивой. — Новая машина, и всякое такое. Я тоже ношусь с обновками — каждый раз хочется поиграть с ними.

Он взглянул на нее и развернул машину по направлению к городу.

— Ты классная девчонка, — просто сказал он, — я хочу тебе что-нибудь купить.

— Да не надо, — сказала она, смущаясь, — правда, это лишнее.

Но ему очень хотелось, она это видела, и через пару минут они зашли в магазинчик, и он купил ей помаду и тушь для ресниц. Помада была из дорогих.

— Боже, — ахнула она, — спасибо.

Она стояла у обочины, подобравшись, оглядываясь, — не дай бог ее мать окажется тут.

— Не подвози, я сама дойду, — сказала она, — надо мышцы поразмять.

Но счастливый Пол не мог остановиться.

— Минутку, — сказал он и исчез за дверью цветочной лавки рядом с магазином. И тут же вышел с огромным букетом маргариток, упакованных в кулек.

— Тебе, — сказал он, ослепляя ее белозубой улыбкой, — ты была так добра к Стейси. И ко мне. Ты классная девчонка, Эми.

Эми села и приблизила вспотевшее лицо к вентилятору. Как хорошо, что есть кто-то, кто может сказать тебе такое. Правда. Но она не понимала, почему встреча с Полом опечалила ее. Эми закрыла глаза под струей воздуха. В комнате стояла жара и запах, как на чердаке. Волосы были влажны до корней, и она ощущала легкий холодок.

Перед тем как вернуться домой, она пошла в школу и, проникнув туда через спортивный зал, где дверь была не заперта, прошла по тихому коридору и оставила цветы у кабинета мистера Робертсона.

Настал август. Небо побледнело и, казалось, поднималось все выше с каждым днем, становясь похожим на мембрану купола, опухшую от усталости. Пег Данлап, женщина из церкви, член рождественского комитета, которая спала с отцом Стейси, провела один из жарких полдней в супермаркете, где было прохладно и где она могла следить за ничего не подозревающей миссис Берроуз, толкая тележку то по одному ряду, то по другому. Скрывшись под черными очками, Пег копалась в куче капусты и наблюдала, как жена ее любовника изучала банки с повидлом и вареньем. И не могла объяснить себе, почему это занятие наполняло ее восторгом и одновременно причиняло невыносимую боль.

В квартирке на верхнем этаже, в нескольких милях от универсама, Линда Ланьер, учительница испанского, в этот же самый безобразно жаркий полдень лежала в кровати нагая с Ленни Манделем, оба они обстоятельно постанывали и потели, елозя на смятых простынях. Маргаритки, найденные удивленным Ленни Манделем в школьном коридоре, теперь свисали из молочной бутылки рядом с постелью (миссис Мандель позвонила сыну в школу, чтобы попросить его купить горчицу, но ей сказали, что он уже ушел).

А за рекой, в конторе, Толстуха Бев маялась животом. Уже несколько дней, как только она приходила на работу, у нее начинались рези, а потом отходили кошмарные газы. Осторожно идя по комнате, она сжимала сфинктер, чтобы не опозориться. Ей казалось, что вся нижняя часть тела вот-вот взорвется, и, только благополучно добравшись до стульчака, она обнаруживала, что не может выдавить ничего, кроме громкого порыва ветра. Больше ничего.

По крайней мере, появилась тема для разговора с Дотти. Она явно не хотела обсуждать сообщения об НЛО.

— Честное слово, — сказала она, усевшись обратно за свой стол, — мои кишки урчат уж слишком сильно.

Дотти Браун подняла глаза, наморщив лоб.

— Правда? — спросила она, и Бев увидела, что Дотти не вникает в разговор, что-то стояло между Дотти и остальным миром, эта дистанция сверкала в ее глазах, которые не были сосредоточены на Бев, это проявилось и в некоторой экзальтации ответа. «Правда?!»

Усталость охватила Бев, будто она плыла за кем-то, будто ей надо было говорить громче, быстрее, более выразительно, чтобы держать на плаву Дотти. Печатая, Бев наблюдала за подругой краем глаза. На лице Дотти лежало выражение физической боли — вот что дошло наконец до Бев, когда она, печатая, наблюдала за подругой. Она вспомнила, что у тети, которая умирала от рака несколько лет назад, было то же выражение, что у Дотти теперь, как будто в глубине глаз шла какая-то борьба, какой-то мучительный оскал… что-то вроде того… Бев встревожилась.

— Дотти, — сказала Бев. Она перестала печатать и покосилась на подругу.

Дотти подняла голову и удивилась.

— Дотти Браун, у тебя все в порядке?

Раздражение мелькнуло на лице Дотти.

— А почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты выглядишь необычно, — заявила Бев откровенно. — Я знаю тебя давно, и ты сегодня какая-то не такая.

— Ради бога, — тихо ответила Дотти, — если бы космический корабль приземлился в твоем дворе, ты бы тоже выглядела необычно.

Разговор принимал опасное направление. По желудку Бев прошла судорога. Она не верила истории с НЛО и думала, что Дотти это известно. Но каждый раз, когда Дотти сталкивалась с неверующими (языкастая Ленора Сниббенс — самый тяжелый случай), ее глаза наполнялись слезами негодования и она говорила тихо, что никто в мире не в состоянии ничего понять, пока сам не испытает.

— Это справедливо, — говорила Толстуха Бев, чтобы поддержать подругу, и разговор прекращался.

— Но я имею в виду твое здоровье, — сказала Бев на этот раз. — Ты себя нормально чувствуешь? Кровотечения прекратились? Шов еще отекает?

— Меньше, — сказала Дотти и закурила.