– Ижицын. – Льдинка плюхнулась в кресло, подобрала с пола шаль и, накинув на плечи, расправила складочки. – Без вопросов и в три минуты врача сообразил, лучшего в городе, между прочим, я-то знаю, к нему за просто так не подойдешь, а Ижицын свистнул, и пожалуйста, Давид Петрович уже тут, а в больнице и палата готова, и бригада нянек. Не, Вась, держись ты его, точно не пропадешь, я тебе как эксперт говорю… Ну че ты кривишься, ну подумаешь, с физиономии малек не вышел, так не всем же красавцами жить. На себя-то глянь… и не обижайся.

Не обижаюсь, на Динку-Льдинку обижаться бесполезно, у нее свой взгляд на мир. А у меня руки болят, она крем обещала.

– А мамаша у этой дурочки твоей – ну чисто курица, квохчет и квохчет… ах Юлечка, ох Юлечка. – Динка скривилась. – Что ж она наделала… котеночка забрать, а то Юлечка расстроится… драть эту Юлечку надо, чтоб три дня на задницу сесть не могла.

А Динку нужно писать в цвете, непременно, берлинская лазурь, ультрамарин, белила титановые и немного жженой охры, капля, чтоб не нарушить, но оттенить, выделить льдисто-синюю доминанту.

– Чего ты так смотришь? Правду ведь говорю…

Правду, все вокруг говорят правду, только почему-то у всех она разная, какой же тогда верить? Не знаю. Но стало как-то неприятно и душно, уйти захотелось, убежать.

– Дин, ты извини, я работать пойду, я… я кое-что хотела сделать. Сегодня. Не хочу откладывать, ты ж знаешь…

– Знаю. – Динка зевнула. – Снова убегаешь. Ну и дура. Сказочная дура.

Ижицын С.Д. Дневник

Сегодня два события: случайная встреча с Натальей на кладбище обернулась чудеснейшим образом, там словно бы исчезла незримая стена, стоявшая между нами в последние месяцы. Чудится в этом добрый знак, хотя я и не суеверен. Второе же событие менее приятно – мне кажется, что в мои бумаги заглядывал посторонний человек. Не знаю, сколь правдиво, но подозреваю О.

И на этом обо мне забыли. До следующего дня, когда на Динкин телефон позвонил Колька:

– Привет, рыжая-бесстыжая, где тебя черти носят? Неужто любовника завела? Я тут стою под дверьми, мерзну… дождь, между прочим, идет. И времени в обрез.

Колька! Я совершенно забыла про Кольку! Он специально приехал… а я… я продала картины, и теперь получается, что ехал Колька зря.

Он обрадуется, узнав, что не нужно больше быть вежливым и милосердным, покупая мою мазню, не нужно больше заботиться о бывшей любовнице и почти что невесте, которой в кои-то веки повезло. И в ресторан я пойду с легкой душой, и может быть, тоже выпью терпкого красного вина с привкусом корицы и черной смородины.

И впервые не стану думать о картинах в багажнике.

– Прости, пожалуйста, я скоро приеду! Только не уезжай! – Мне вдруг так захотелось поделиться радостью именно с ним, с человеком, который меня поддерживал, пусть и не любил, как прежде.

– Дура, – заявила Динка, отбирая телефон. – Если ты к нему поедешь, будешь полной дурой!

Наверное, она права, но как мне бросить Кольку? Он же специально ради меня ехал. И ждал. И мерз.

– Я замерз, – капризно заявил Колька, сунув мне розу, грустную, подмерзшую и укутанную в прозрачный целлофановый саван. – Ты б хоть предупредила! А в кафешке вашей не чай – дерьмо полное.

– Прости, – поднявшись на цыпочки, я поцеловала Кольку. Сама. Пусть и в щеку, в знакомую, родную, колючую щеку. А Колька отстранился.

– Ты прости, Васёнок, я ненадолго…

– Но ведь зайдешь?

– Зайду.

Разуваться не стал, раздеваться тоже, только куртку расстегнул. Спешит, значит… куда? Или точнее было бы спросить: к кому? Когда-то Колька спешил ко мне, когда-то у нас была любовь, и мне завидовали. Красив, галантен и талантлив ко всему… роковой брюнет из дамских романов, непременно благородный и обязательно страстный.

– Ну? – Костик оглянулся. – Где?

– Я здесь. Чай будешь? – не хочу отпускать. Всякий раз, когда его вижу, то, что много лет назад умерло и истлело под грузом иных воспоминаний, вдруг просыпается.

Осень. Прогулки под дождем, букет из мокрых листьев и мокрые же губы, настойчивые, наглые, родные. Холодные ладони и тело, дрожью отзывающееся на прикосновения. Заснуть в его руках, проснуться и разглядывать лицо, ловить оттенки настроения, быть рядом…

Быть вовне. В одночасье, жестоко и больно. Прости, но я больше не могу тебя любить… прости, но, наверное, с выставкой была плохая идея, я хотел сделать тебе приятное, в память о… о том, о чем я предпочитаю молчать. И Колька не заговаривает. Только появляется раз в полгода, покупает картины, продлевая тем самым мое никчемное существование.

– Чай? Ну если быстро. – Он все-таки скинул куртку. Изменился, раньше я как-то не замечала изменений, а тут вдруг обратила внимание: в черных волосах блестит седина, ему идет, и очки в тонкой оправе тоже, и морщины, и даже некоторая тяжеловесность, появившаяся в фигуре, придает своеобразное очарование.

– Динка как? – поинтересовался Колька. – Желчью не захлебнулась еще?

– Да нет.

– Замечательный ответ. И да, и нет, и думай, что хочешь. А ты как? Замуж не собралась пока?

– Нет. А ты?

Он вдруг смутился, отставил чашку и признался:

– А я да.

Да. Это значит замуж, это значит невеста в белом платье, облако фаты, цветы и музыка, гости, шампанское, веселье, счастье…

– Все равно узнаешь, статья вот-вот выйдет. – Колька смотрел в сторону, на портрет, единственное полотно, которое я не продам ни при каких обстоятельствах. Это его подарок, немного неумелый, немного неуместный с учетом наших нынешних отношений и Колькиной грядущей свадьбы, немного наивный. Безумно дорогой.

– И кто она? – Голос дрожит, а девушка на портрете улыбается, у нее рыжие волосы и мои черты лица, но она, в отличие от меня, навеки счастлива.

– Анастасия Урц, – ответил Колька. – Слышала, наверное?

Слышала, кто о ней не слышал. Гламурная блондинка, дорогая и богатая одновременно, волшебное создание иного мира, о котором я могу лишь читать. И завидовать.

– Ну… вроде как все. – Колька поднялся. – Так где картины-то? Или ты не упаковала? Васёнок, ну нельзя быть такой безответственной, давай скоренько, у меня времени мало.

– Нету картин.

– Не дури. – Колька вытащил обычный конверт. – Я понимаю, что тебе неприятно, но это же еще не повод… тебе деньги нужны.

– Уже не нужны. Я картины продала.

– Что ты сделала?!

– Продала, Коль. Я вчера продала картины. Все, которые были. Я бы сказала, забыла просто, что ты приедешь, а так бы позвонила… ты извини, что ехать пришлось… но я не знала, что так выйдет.