Ворота церкви были заперты. Поэтому Грейс перелезла через небольшую каменную стенку. Пересекла под зимним солнцем могилы и распугала птиц на ветвях. Здесь было прекрасно, хотя и совсем не похоже на то, каким она запомнила это место. Так что не зря она сюда пришла, очень красиво, даже зимой, хотя здесь не было ничего, кроме множества старых могил и опавших листьев.

Грейс попробовала церковную дверь.

Заперта.

Грейс встала на металлический ящик – из тех, где хранится электрооборудование. Заглянула сквозь нижнюю часть решетчатого окна.

Внутри церкви вообще ничего не было. Просто пустое каменное помещение.

«Интересно, куда делись сиденья», – подумала Грейс.

При этом в голове отчетливо всплыло, что она, как ни странно, даже помогала чинить здесь церковное сиденье.

«То есть я это сделала!

Он заменил кусок дерева в сиденье, мужчина, и разрешил мне его покрасить за него».

(Грейс спрыгнула с металлического ящика.

Она улыбалась от воспоминания.)

«Он его ремонтировал. Мужчина разрешил мне покрасить кусок, чтобы тот был такого же цвета, как и остальное дерево, из которого сделано сиденье».

Грейс прислонилась к стене церкви и окинула взглядом осевшие надгробные плиты, голые скелеты деревьев.

«Там была могила, похожая на ящик, верно? Я сидела или лежала на ней.

Может, даже заснула на ней, разморенная жарой?»

Грейс оттолкнулась от стены церкви и обошла вокруг нее в сторону кладбища. Другие могилы, другие кусты и трава. Но там под ветвями все-таки была одна могила-ящик размером со стол или высокую односпальную кровать.

Грейс подошла к ней и прочитала надпись.

Это была могила Томаса Ламмиса и его жены Анны, а также других членов семьи Ламмис, включая малышку Марджори Ламмис, которая прожила всего восемь месяцев.

Даты. Горельеф с черепом, а над ним что-то похожее на собранные складками покрывала, театральный занавес.

Грейс ничего такого не помнила.

Но разве там не было стихов?

Она обошла каменные плиты вокруг.

Нет, никаких стихов.

Она прислонилась к могиле и закрыла руками глаза.

Небольшой красивый камень со стихами. Где-то сзади, у компостной кучи. Верно?

Но вся задняя сторона Церкви Оружий Света была огорожена.

Впрочем, проволока оказалась прорвана на высоте собаки, на высоте лисы. Грейс протиснулась в лазейку. Ткнула руку в какие-то заросли. Нащупала что-то глубоко внутри. Отломила сучковатую веточку. Остальное отпихнула. Заросли отшатнулись.

«Но тогда здесь однозначно был камень с высеченными стихами. И невероятно милый мужчина, я провела с ним, сколько? два или три часа, он был столяр, не могу вспомнить его имени. Джеймс? Джон? И мы разговаривали, просто разговаривали, обо всяких мелочах, и ничего такого не делали, просто отвисали, валялись на кладбище, словно друзья, хотя друг друга и не знали, только что познакомились, и мы даже ни разу не подумали о том, чтобы продолжить общение, и он разрешил мне помочь ему покрасить церковное сиденье, которое он чинил, чтобы оно не выглядело таким, ну, новеньким. Состарить его. Мужчина показал мне старое надгробие, которое обнаружил: без имени и даты, надгробию явно было сто, а то и пару сотен лет. И мы оба опустились прямо на землю, чтобы прочитать стихи».

Она это помнила.

А вот и камень. По-прежнему здесь. Старый и покосившийся, разъеденный непогодой и растениями. Грейс вырвала спереди сорняки. Наклонилась поближе к земле, чтобы прочитать стихи. Провела по словам пальцем.

Такие красивые стихи.

Опустила пониже телефон и сфотографировала, чтобы показать детям.

Снова выпрямилась. Она опаздывала.

Нужно было успеть на поезд. Через десять минут два разъяренных ребенка будут стоять на тротуаре.

Она пролезла обратно через отверстие в проволоке. Прибавила шагу.

И лишь на полпути к городу, шагая сквозь морской воздух по тропинке над утесом, с таким бескрайним небом со всех сторон, посмотрела на сделанный снимок и увидела, что, хотя кадр получился прекрасный, невозможно было разобрать словá на камне и, по сути, она запечатлела лишь размытые веточки, поверхность старого камня и яркий лишайник.

«Ну и, – говорит Арт, – вот так мы переживем это время».

Близится конец марта месяца. Шарлотта и Арт – на разных берегах одной и той же страны. Он – на востоке, она – на западе.

Они еще не разъезжались так далеко и так надолго, уже пару лет как, и обоим это кажется странным.

Или, возможно, лишь ей это кажется странным.

Если учесть, что Арт нашел свою любовь и так далее. Партнерша. Арт не любит слова «любовница» и «любовник». Арт и Шарлотта уже больше трех лет не партнеры. Решение не быть партнерами – один из лучших поступков в их жизни.

Но все равно стремно, во всяком случае для Шарлотты. Компания чужих людей, с которыми Арт познакомился только в прошлом месяце, магически превратилась в его родню. Точно так же стремно и то, что сама Шарлотта живет теперь с его пожилой теткой в старом доме его покойной матери в Корнуолле, а дом такой огромный, что кажется бессмысленным. Какая-то смесь чрезмерной многозначительности и бессмысленности еще и в том, что Арта здесь нет, но большинство его вещей здесь. Его книги, блокноты разбросаны по всему дому, распахнутые страницами вниз, будто он только что вышел на минутку из комнаты. Его любимая кружка так и стоит вверх дном на кухонной сушилке. Футболка, пахнущая Артом, так и висит на спинке стула здесь же в ее спальне. В его собственной спальне старая пластиковая бутылка с водой, которую он всегда ставит рядом с кроватью, чтобы попить, если проснется среди ночи, так и стоит наполненная с последнего раза. На подушке до сих пор след от его головы, когда он лежал здесь в последний раз, одеяла откинуты, словно он встал с постели минут десять назад, ведь в последний раз, когда Арт был в этой комнате, он ни секунды не сомневался, что вернется в эту постель через пару дней, после того как они завершат работу в Уэртинге и съездят в Саффолк на встречу со стариком.

Иногда все быстро меняется. Так уж бывает.

Сейчас весь мир синхронно усваивает этот урок, так или иначе.

Перемена, например, в том, что сегодня они впервые за две недели поговорили.

Шарлотта старается не обижаться. Но это была такая любовь с первого взгляда, что с самого первого момента этого взгляда он еще не возвращался к себе. Первые две недели его не было дома, он уезжал в Лондон и жил там у своей новой возлюбленной, пока университетские преподаватели еще ходили на работу, а затем приезжал вместе с ней обратно к ее матери на выходные. Когда ввели карантин, он сделал свой выбор.