– Мы гуляем, один раз сходили в музей, а один раз были в детском театре, – сказала Юлия. – Говорят, что мы делаем большие успехи. На следующей неделе нас выписывают из приюта, и мы будем жить в открытом учреждении. Это вилла в небольшом поселке. Что ты будешь? Ты ешь пирожные?

Анника с трудом подавила гримасу отвращения.

– Салат с курицей, – сказала она официантке, – и минеральную воду.

Юлия заказала чашку чая.

Анника углом глаза рассматривала женщину. Выглядела она совершенно по-другому, нежели несколько месяцев назад: волосы стали гуще, в них появился блеск, движения стали более уверенными. Взгляд сделался осмысленным, в нем отражалось понимание реальности. Юлия стала больше похожа на сотрудника полиции, кем она когда-то была.

– Я поел, мама, – сказал мальчик и облизал ложку.

– Хочешь поиграть с машинкой? Поиграй вон там, в холле, только не наступай дядям на ноги.

Они обе смотрели вслед мальчику, медленно идущему по кафе.

– Он снова заговорил? – спросила Анника.

– Пока он разговаривает только со мной и Генриеттой, но это тоже «нормально».

Они рассмеялись.

– Ну, в общем, дело пошло на лад, – порадовалась Анника.

Пришла официантка с салатом, минеральной водой и чаем для Юлии. Анника взяла со стола салфетку и расправила ее на коленях. Юлия сосредоточенно смотрела на свои руки, поглаживая ногти.

– Знаешь, – сказала она, – мне очень его недостает.

Она еще ниже опустила голову и с трудом глотнула, словно у нее в горле что-то застряло.

Анника отложила нож и вилку, не зная, что сказать.

– Я понимаю, что он обращался со мной по-скотски и все такое, но я искренне его оплакиваю.

Юлия подняла голову и в упор посмотрела на Аннику. Взгляд был пустым и мимолетным; Юлия отвела глаза и посмотрела на сына, игравшего с машинкой.

– Я же его постоянно вижу. Александр – это его точная копия. Прямо как призрак. Несколько недель назад мы были в гостях у мамы Давида и смотрели альбом с детскими фотографиями.

– Александр понимает, что его папа умер?

Юлия кивнула и высморкалась в салфетку.

– Он начал рисовать его на небе. Облака похожи на картошку, а ангелы – какие-то головоногие с крылышками.

Анника не смогла сдержать улыбку, и Юлия тоже засмеялась.

– Да, насчет семейного альбома… Там были фотографии Давида в детстве?

– Он был прелестным ребенком, а Ханнелора – просто красавица.

– Там были фотографии друзей Давида? Тех, с которыми он вместе рос?

Юлия положила подбородок на сцепленные пальцы и посмотрела на сына. Мальчик аккуратно возил машинку, старательно объезжая пятна грязи.

– У них был очень красивый дом в Юрсхольме, – заговорила Юлия. – Да, там бывал еще Торстен. Это настоящая вилла крупного торговца с верандой, розовыми клумбами, ровными травяными дорожками.

– Там, случайно, не было фотографий Филиппа Андерссона?

Юлия посмотрела на Аннику и убрала руки со стола.

– Филиппа Андерссона? Откуда он мог бы там взяться?

– Они же были друзья детства с Давидом, – напомнила Анника.

Она ничего не сказала об Ивонне Нордин.

Юлия покачала головой.

– Давид когда-нибудь упоминал о женщине по имени Вероника? – спросила Анника. – О Веронике Паульсон или Веронике Сёдерстрём?

Юлия откинулась на спинку стула, задумчиво посмотрела на кассу.

– Нет, я этого не помню, – ответила она.

– Может быть, мама Давида обмолвилась о Веронике? Или о Филиппе Андерссоне?

Юлия шумно вздохнула.

– Ханнелора нездорова, – сказала она. – Я, конечно, не знаю, что именно с ней происходит. Это точно какая-то форма деменции, но с ней что-то еще не так. Она прожила в этом доме одна двадцать пять лет. Александр, катай машинку ближе к столам.

Анника терпеливо ждала, когда Юлия отведет сына из холла и покажет ему, где можно катать игрушечный автомобиль. Потом Юлия вернулась, села за стол и обхватила руками чашку.

– Как отнеслась мама Давида к тебе и Александру? – спросила Анника. – Она поняла, кто вы?

Юлия со звоном принялась размешивать ложечкой сахар в чае.

– Я сомневаюсь, что она нас узнала. Сомневаюсь, что она поняла, что я – жена Давида, а Александр – его сын. Она помнит, кто такой Давид, и все время спрашивала о нем. Кажется, она так и не осознала, что он умер.

– И что ты стала делать? Объяснила ей, что его уже нет в живых?

Юлия кивнула.

– Я повторила ей это несколько раз. Она каждый раз подолгу смотрела на меня, а потом начинала говорить о чем-то другом. Например, о новостях шестидесятых годов или о старых фильмах и радиопрограммах. Ты что-нибудь знаешь о «Клубном завтраке» или о Сигге Фюрст?

Анника покачала головой.

– Она напевала целые куплеты. Сигге Фюрст была ее идолом. Ханнелора была уверена, что Фюрст – немка, но она на самом деле не была немкой.

– Но сама Ханнелора немка, да? Еврейка?

Юлия наклонила голову в сторону.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Нина однажды сказала мне, что она приехала в Швецию после войны на белом автобусе и что второе и третье имя Давида, Зеев и Самуэль, скорее всего, еврейские…

– Он избегал говорить об этом. Он никогда не говорил о том, как его мама пережила концентрационный лагерь.

– У Давида были двоюродные братья, сестры, какие-нибудь другие родственники?

Юлия одернула кофту.

– Ханнелора была единственной из всех, кто выжил.

Анника принялась жевать резиновый лист салата. Чтобы его проглотить, ей пришлось сделать глоток воды.

– Кто был папа Давида?

– На фотографиях, сделанных сорок лет назад и позже, его нет. Он рос с Торстеном Эрнстеном.

– Кто он был?

– Финский бизнесмен шведского происхождения. Они с Ханнелорой не были официально женаты. Он то приезжал, то уезжал, словом, делал что хотел.

– Ну да, – сказала Анника. – Это было сложно делать в шестидесятых годах, особенно в Юрсхольме. Ты, случайно, не общаешься с Торстеном?

Юлия покачала головой:

– Он исчез, когда Давиду было восемнадцать. Это очень сильно подействовало на Ханнелору.

– Исчез? Что значит исчез?

– Поехал в деловую поездку и не вернулся. Именно с тех пор Ханнелора перестала выходить из дома.

– Уехал в деловую поездку? Куда? Чем он торговал?