– Мы обязаны рассматривать все жалобы, – вежливо сказал полицейский. – Это наша работа… Ваша мать написала заявление, но потом сама об этом пожалела, потому что ей пришлось отдать нам письмо, – прибавил он.

Еще бы не пожалеть! Она на это явно не рассчитывала. Теперь многие узнают всю правду, а матери это очень невыгодно.

– И что теперь будет? – спросила я.

– Ничего, – ответил полицейский. – Она настаивала, чтобы я непременно связался с начальством и дал ход делу, так что я прочитал письмо. Потом показал его старшему офицеру, и мы решили, что письмо не содержит ни угроз, ни оскорблений. Просто дочь пишет матери о своих чувствах. – Он посмотрел на меня с такой теплотой, что я поняла: бояться нечего. – Я сказал вашей матери, чтобы она оставила вас в покое и не пыталась с вами связаться, и рекомендую вам поступить точно так же.

Я и без его рекомендаций не собиралась иметь с ней никаких дел.

Я знала, что мама не удосужится ответить на мое письмо, но не подозревала, что она может пожаловаться в полицию на родную дочь. Однако ее заявление сыграло с ней злую шутку. Все узнали, какая она на самом деле. Я думаю, ей было очень неприятно, что чужие люди прочитали, как я обвиняю ее: она всегда очень заботилась о том, что скажут окружающие. Мне было наплевать. Она сама во всем виновата. Позвонив в полицию, она вынесла семейные тайны на суд посторонних. С детства я боялась рассказать правду. Наконец-то мой час настал!

Можно допустить, что в семь лет я в силу возраста не смогла толком объяснить, что дядя Билл со мной делал.

Теперь же я написала ей обо всем, называя вещи своими именами. Любая другая на ее месте пришла бы в ужас и примчалась ко мне, умоляя простить ее. Моя мать была не такая, как все. Вместо того чтобы признать вину и попросить прощения, она хотела упрятать меня за решетку. Черствая, бессердечная женщина.

К сожалению, написав письмо, я не испытала ожидаемого облегчения. Я не смогла избавиться от ужасных воспоминаний, хоть мучить меня они стали реже. Я должна была научиться жить с этим, другого выхода не было. Мне причинили столько боли, что раньше единственным спасением для меня были транквилизаторы. Они помогли мне на время забыть о насилии, которому я подвергалась много лет. Благодаря препаратам мне удалось загнать воспоминания об ужасах тех лет глубоко в подсознание. Теперь же они снова вырвались наружу и захлестнули меня. Я не могла больше притворяться, что ничего не было. Да, у меня было ужасное детство. Но это совсем не значит, что я должна продолжать страдать до конца своих дней!

В августе девяносто шестого мы с мужем и младшей дочкой переехали в Уэльс. Я решила снова пойти учиться, на этот раз выбрала специальность «Когнитивно-поведенческая терапия». Было нелегко: во время учебы я невольно анализировала многие эпизоды, о которых предпочла бы забыть; но я справилась с этим и незадолго до начала нового тысячелетия получила степень магистра.

Во время вручения дипломов я больше всего боялась споткнуться по пути на сцену и упасть на глазах у всего зала. На самом деле я боялась совсем другого: мне было страшно, что в последний момент все решат, что я не достойна стать магистром. Я вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которую никто не любит. Мне казалось, все собравшиеся в зале видят меня насквозь, видят, какая я на самом деле. И тут я вдруг поняла.

Пусть видят! Я всегда мечтала быть такой, как сейчас. Гордой, уверенной в себе. Почти всю жизнь я страдала от того, что не могла раскрыться по-настоящему. Наконец-то мне это удалось! Пусть все смотрят на меня! Мне это только приятно. Впервые в жизни я понравилась самой себе.

Это был потрясающий момент, я поняла, что жизнь воистину прекрасна. И еще я поняла, что Бог все-таки есть и что он слышит меня.

После истории с письмом мы с матерью не общались. Меня это вполне устраивало. Я убедила себя, что так лучше для всех. И вот однажды я неожиданно для себя самой отправила ей открытку на Рождество. Я не ожидала, что мама ответит, поэтому очень удивилась, когда нашла в почтовом ящике конверт, подписанный ее рукой. Мне не терпелось его вскрыть. Неужели мама поздравила меня в ответ? Я надеялась, она захочет встретиться. Жизнь так ничему меня и не научила.

В конверте лежала моя открытка. Мама вернула ее, вложив в конверт записку, в которой сообщила, что у нее нет дочери по имени Кэсси.

Годы ее не изменили. Расстроенная, я выбросила открытку в помойное ведро.

После этого случая я поняла, что сама отчасти виновата в том, что не могу расстаться с прошлым. Я решила навсегда оставить попытки наладить общение с мамой и жить так, словно я сирота.

После этого мы виделись лишь однажды, летом две тысячи третьего года. Мой старший брат Том позвонил мне и сообщил, что мама в больнице и что положение очень серьезное. Хоть Даниэль и твердил, что лучше мне ее не навещать, я все же решила пойти попрощаться с матерью. Я долго бродила по отделению в поисках мамы. Я по-прежнему представляла ее такой, как в детстве: несгибаемая женщина, ненавидящая меня всей душой.

Когда же медсестра показала мне ее койку, я увидела хрупкую седовласую старушку. Это и была моя мать.

Мы с Даниэлем подошли ближе. Мне показалось, что она не сразу поняла, кто я такая. Потом, когда наконец узнала меня и увидела, что я пришла с мужем, начался очередной спектакль в ее исполнении.

– О, Кэсси, как же мне плохо, – плакала моя мама.

Она приподнялась, чтобы обнять меня. После стольких лет она продолжала играть на публику!

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я спокойно. – Тебе получше?

– Теперь, когда ты со мной, мне намного лучше, – сказала она фирменным жалобным голосом. И, обращаясь к Даниэлю, прибавила: – Спасибо, что привезли ее ко мне.

– Ну что вы, – сказал мой муж, который всегда и во всем меня поддерживал, – я ради своей жены на все готов.

– Не забывайте, что она не только ваша, – сказала мама. – Я, как мать, по-прежнему считаю ее своей.

Мы посидели с ней еще немного. Все это время она жаловалась, что с ней плохо обращаются в больнице, что Том и мои сестры редко приходят ее навещать. Ей очень нравилось, когда ее жалеют. Каждый раз, когда меня постигало горе, она поворачивала все так, что жалели только ее.

– Пообещай, что придешь на мои похороны, – сказала она, когда мы с Даниэлем собрались уходить.

Я пообещала.

Через пару недель жена Тома сообщила по телефону, что мамы не стало. Неожиданно для себя самой я вскрикнула и, рыдая, рухнула на пол. Почему я плакала? Я прекрасно знала, что мать ненавидела меня. Отчего же так убиваюсь о ней?

В том-то и дело, что плакала я совсем не из-за того, что умерла мама. По большому счету, у меня никогда не было мамы. Я рыдала, потому что мне было жалко саму себя. Я оплакивала упущенные возможности и рухнувшие надежды. Я надеялась, что однажды она расскажет, почему не любила меня. Вдруг она извинилась бы передо мной! Теперь я знала, что этот день никогда не настанет. Надежда, как известно, умирает последней, и вот ее час пришел.