— И сейчас? — спросила девушка.

— Как раз сейчас, — ответил месье Андрес, — именно сейчас слушают.

Девушка закрыла глаза и медленно произнесла:

Крепко держи то, что есть у тебя,

И никто не отнимет корону.

Она открыла глаза.

— Он это написал, — сказала она, — в моём сборнике псалмов. Это был текст к конфирмации. Ведь он мирской проповедник. Он сам меня готовил. А потом он дал мне золотую монету в десять крон.

Она остановилась, словно все разговоры — лишь бесполезное напряжение, и Кристофер знал, когда она всё-таки продолжила, что именно вопрошающее лицо карлика перед глазами убеждало её в том, что мир слушает.

— Это была маленькая книжечка, — сказала она, — такая маленькая, что листать её нужно было иголкой. И именно так они и представляют себе Рай. Очень маленький, очень маленькие листочки. — Она растерянно посмотрела на своих слушателей, словно сама понимала, что говорит бессвязно.

— Они говорят, что надо сидеть тихо. Только если сидишь тихо, попадёшь в Рай. Они, должно быть, готовятся к какому-то очень маленькому Раю. — Она остановилась. — И графиня Мольтке, — продолжала она, — готовится к очень тесному Раю. Такому тесному, что там уж точно не будет ни для кого места, кроме неё самой и, — её лицо перекосилось от отвращения, — её французского бульдога.

Сильный грохот потряс все помещение, и посреди шума Соня снова сделала большой глоток из фляжки. Когда вновь стало тихо, мысли её были уже в другом месте. Теперь она не сводила глаз с Кристофера.

— Кристофер, — произнесла она, — ты помнишь «Баядерку» в театральном обществе?

Кристофер кивнул.

— Отец взял меня с собой туда. Когда они начали танцевать, — глаза её засветились от воспоминаний, — когда они начали танцевать, я описалась. Но отец подсунул под меня своё пальто. И прошептал мне: сядь на него. Тогда ты уж точно высохнешь. — Я и высохла. А потом я танцевала на балу. И никто ничего не заметил. — Она торжествующе засмеялась. — И танцевала я только с тобой.

Кристофер снова кивнул.

— Но ведь ты не знал, что я описалась?

Кристофер покачал головой.

Она пристально посмотрела на месье Андреса.

— К сожалению, он исчез, — заметила она.

Клоун не сводил с неё глаз.

— То есть он умер, — продолжала она спокойно. — Море взяло его. Двигатель был плохой. Да он мне потом сам много раз об этом говорил. А случилось это потому, что мы не справились с волнами, говорил он.

— Как же он мог говорить тебе это, если он умер? — спросил месье Андрес.

Девушка в задумчивости посмотрела на него.

— Ну и что, — сказала она, — он же вернулся. Я ходила к морю каждый день, и однажды он вернулся и, поднявшись на хвосте, засмеялся так, что видно было все зубы. Он ведь всегда хвастался, что у него все зубы на месте.

— У него был хвост? — спросил месье Андрес.

Девушка кивнула.

— Бывало, он целую неделю не появлялся, — продолжала она. — Это очень долго, когда ты один. Но потом всегда приходил. Потому что надо же нам было поговорить.

— О чём вы говорили? — спросил Кристофер.

— Обо всём на свете, — ответила девушка. — О дяде и тёте. И об этом случившемся с ним несчастье. И о тебе тоже. Вначале… — она сделала паузу, — вначале мы оба считали, что ты придёшь и заберёшь меня. Отец сказал, что так оно и будет. Однажды ты приедешь на телеге, и мы уедем отсюда. Но ты не появлялся. Первое время я верила, что так и будет. Ведь я иногда видела тебя на улице. Но невозможно верить так долго.

Кристофер вдруг почувствовал на руках какую-то влагу, — опустив глаза, он обнаружил, что это его собственные слёзы, и с удивлением отметил, что его душа, которая, как он думал, совершенно пуста, оказывается, плачет и плач этот ему никак не унять.

— «Крепко держи то, что есть у тебя», — сказала девушка. — Вот о чём они думают.

— Да, — заметил месье Андрес — Похоже, что примерно так они и думают, i coglioni.

— Отец обычно доставал треску из садков для живой рыбы, — продолжала Соня. — Я снимала крышку, а он брал несколько штук. Совсем немного. Просто чтобы утолить голод. Только три-четыре штуки. Нам ведь тоже надо жить, правда? И долгое время всё было в порядке. Он ложился на край, засовывал морду в воду и легко их доставал. Засунет голову — и достанет.

— Твой отец, он что, что-то вроде рыбы? — спросил клоун.

— Дельфин, — ответила девушка.

На лице месье Андреса появилось удивление, как будто он чего-то недопонял, и Кристоферу пришло в голову, что обширные познания старика, несмотря на его многолетние плавания с Цирком Глайма, вероятно, всё-таки не предполагали знакомства с животными, обитающими в датских водах.

— Тётя, — продолжала девушка, — часто говорила, что от моря уж точно нечего ждать добра, ну а про зло известно, какое оно. С людьми же иначе. И они разрешали мне ходить туда одной. Но в тот день, он, наверное, что-то почувствовал, потому что пошёл за мной. Это отец его заметил. Я сдвинула крышку с садка, и он поел. Он не сказал ни слова, но потом я заметила, что он на что-то смотрит. И потом он сказал: «Здравствуй, младший брат». И тут я вижу дядю. Он стоит прямо позади меня и держит сбоку ружьё, так что сначала мне его не видно, но потом он его поднимает, так медленно-медленно. Тут я говорю отцу: «Отец, чёрт возьми, — говорю я, — ты лучше уплывай, иначе дядя тебя застрелит». Но он, похоже, не слышит, что я говорю. Он просто смотрит в глаза дяде и взбивает воду, а потом поднимается на хвосте и так вот замирает, а вода под ним вся белая от пены, а потом он показывает дяде все свои зубы. И тут я понимаю, почему он не уплывает. Он хочет, чтобы его застрелили. Он думает, что если он сбежит, то накажут меня. Он думает, что дядя будет со мной плохо обращаться. — Она медленно покачала головой. — Как глупо со стороны отца, правда ведь, подумать, что они смогут поднять на меня руку. Пусть бы он попробовал. Я бы придушила его. Я бы встала ночью и вытащила бы струну из рояля. — Она на мгновение задумалась. — Ноту «до», — сказала она затем, — потому что псалом «У нашего Бога такой крепкий замок» написан в до-мажоре. И придушила бы его. Конечно же, он больше и сильнее меня. Но мне помогла бы ночь. Трудно защищаться, когда ты спишь, а у тебя на шее струна ноты «до».

Кристофер вдруг заметил, что глотает ртом воздух и водит пальцами по шее.

— И тут, — продолжала Соня, — дядя прицеливается. Это был двуствольный дробовик. Отец никогда не стрелял дробью. Он говорил, что это оружие для людей, которые не могут попасть в цель. Я пытаюсь остановить его. «Дядя, — говорю я, — это всего лишь пара рыбин, я могу поймать их в любой момент, только возьми меня с собой в море, я знаю всё о треске». Но он взводит курок. Тут я говорю: «Нигде в Библии не написано, что можно убить собственного брата, так ведь?» — но он меня не слышит, он вне себя. А у меня как будто столбняк. Это всё из-за того, что они всё время хотят, чтобы ты сидел тихо. В конце концов ты уже ничего не можешь делать, правда? Но когда я вижу, что он нажимает на курок, я всё-таки собираюсь с силами и бью по ружью, и выстреливают оба ствола. Наверное, я закрыла глаза, потому что когда я снова их открываю, отца уже нет, и мне сначала кажется, что он ранен, но тут я вижу, что дядя лежит на земле, и повсюду кровь, и что он, похоже, прострелил себе ноги. И тем не менее он ползёт, он пытается поймать меня, но я не стала ждать, я просто ушла.