— Я понял, — сказал он, — что я как будто и не существую.

— И где же, — спросил карлик, — ты это понял?

— В школе, — ответил Кристофер.

Лицо месье Андреса болезненно передёрнулось.

— Всё, что говорят в школе, — сказал он, — это зло… — он сделал паузу, — …это сплошная головная боль, — закончил он фразу.

Это незамысловатое утверждение снова вызвало у Кристофера прилив слёз. Он снова почувствовал, как этот маленький человечек идёт ему навстречу через те поколения времени и опыта, которые их разделяли. О месье Андресе было известно, что тот провёл двадцать лет в церковных школах, иезуитских колледжах и самых суровых консерваториях мира. Из своих знаний и опыта пребывания в образовательных учреждениях, того опыта, который во много раз превосходил опыт Кристофера, он сейчас извлёк эту золотую крупицу, которая заискрилась навстречу юноше, как бы фокусируя его собственные хаотические чувства.

— Именно так, — сказал он с глубокой благодарностью, — всё и началось. С головной боли.

Жёлтый свет лампы отбрасывал на окно непомерно увеличенную тень клоуна, похожую на часть большой тёмной стены. И Кристофер прислонился к этой стене плача и открыл своё сердце, и, к своему огромному удивлению, он обнаружил, что внутри него нет пустоты.

— Однажды в спортивном зале, когда у меня был урок фехтования, я повернулся спиной к Кастенскьольду, — сказал он.

— Когда сражаешься, — заметил карлик, — нельзя поворачиваться спиной.

— Это, — продолжал Кристофер, — не в прямом смысле. Я вдруг понял, что это не с ним я сражаюсь. А в каком-то смысле с самим собой. Не знаю, понимаете ли вы меня?

Клоун сделал шаг к нему.

— Да, — сказал он, — так бывает. И как раз в школе. К тебе, — он внимательно посмотрел на Кристофера, — к тебе ведь обратился голос, так ведь?

Никогда прежде Кристоферу не казалось, что тогда звучал какой-то голос. Но теперь сверкнувшие перед ним в темноте глаза клоуна бросили новый свет на его туманные воспоминания, и, стоило ему вызвать в памяти эхо спортивного зала, звук кожаной обуви, ударяющейся о дорожку с медным покрытием, лязг клинков, как он за всеми этими звуками услышал далёкий, но, несомненно, обращающийся к нему голос.

— Да, — сказал он, — был голос. Но, — он просительно посмотрел на месье Андреса, — он такой тихий, что я его почти не слышал.

Тут клоун наклонился вперёд, и в это мгновение потолок над головой Кристофера исчез, и он увидел брёвна и гимнастические стенки в спортивном зале, и сквозь команды услышал, как голос, который на удивление был похож на голос месье Андреса, спрашивает его: «Зачем ты сражаешься?»

Кристофер вскочил на ноги, словно пытаясь отогнать от себя кошмар, но вопрос этот удерживал его на месте. В порядке самозащиты он ухватился за первые пришедшие ему на ум слова.

— Потому что, — произнёс он, — важно участвовать.

Напротив своего лица он увидел седые волосы старика и понял, что стоит на коленях. Он хотел что-то сказать, хотел сменить тему разговора, но в карлике появилось что-то неумолимое.

— И тем не менее, — сказал голос, — ты знаешь, что если однажды проиграешь, то сделаешь тех людей, которые смотрят на тебя, ещё более несчастными, чем если бы ты вообще не принимал в этом участия.

— Да, — ответил Кристофер.

— Почему же ты сражаешься? — настаивал голос.

— Чтобы победить, — ответил Кристофер.

— А если ты победишь, — продолжал голос, — как долго ты сам и твои зрители будут радоваться твоей победе?

Кристофер молчал.

— Возможно, один вечер, — произнёс голос, — Возможно, один час. Возможно, одну минуту. Разве не так?

— Да, — ответил Кристофер.

— Это, — заметил голос, — porca madonna,[39]слишком мало, чтобы растрачивать на это свою молодость.

Словно священник, благословивший свою паству и обратившийся к алтарю, карлик отвернулся от него. Но теперь Кристофер не хотел его отпускать. Собрав все свои силы, он оттолкнулся от стоящего рядом холщового мешка и последовал за клоуном, одновременно чувствуя страх, что блестящие в темноте глаза увидят его насквозь, и страстно желая узнать, что ответит голос.

— А как же тогда школа? — спросил он. — Как же тогда ходить в школу?

Движением руки месье Андрес остановил его.

— Они по-прежнему говорят, что всё, чему вы учитесь, вам в жизни пригодится? — спросил он.

— Да, — ответил Кристофер.

— А когда начнётся жизнь, — продолжал клоун, — они скажут, что вы живёте, чтобы работать, и что работать надо для родной страны и ради ваших детей. Детей, которым в школе тут же начинают говорить, что все их знания пригодятся им в жизни, и так дальше всё и продолжается, таким образом все они — i coglioni[40]— толкают перед собой жизнь, крича при этом, что не успевают жить. И он медленно процитировал: «Piu le cose cambiano, piu sono le stesse cose».[41]

С уверенностью, происходящей от ясного понимания, как действуют на зрителей его реплики, месье Андрес повернулся к Кристоферу спиной, встал у окна и посмотрел вниз во двор, и казалось, он придал особую выразительность своим словам, вызвав целый ряд молний, осветивших его чёрный силуэт на фоне кипящего электричеством неба.

Хотя Кристофер чувствовал, как по его жилам течёт маленький журчащий холодный ручеёк страха перед тем, в чём он участвует, всё-таки его влекла вперёд мысль о том, что такого шанса, как этот, у него, возможно, никогда больше не будет.

— А как, — спросил он, — вы узнали, что был голос?

Месье Андрес медленно повернулся, и, когда он теперь шагнул к Кристоферу, в его взгляде появилось какое-то лукавство.

— Всегда звучит некий голос, — ответил он. — Нужно только уметь слушать. Именно так я и работаю на арене.

Взгляд его стал отстранённым, и Кристофер увидел его перед собой на площади, стоящего наклонив голову, прислушивающегося к тому, что только ему было слышно.

— На моей стороне публика, — продолжал он, и говорил он медленно и проникновенно, — я собрал драгоценности, я побывал среди людей. И тут я слышу голос, далёкий, приглушённый, но вместе с тем весьма отчётливый. Он говорит мне, что надо привести на сцену мальчика.

Он взял руку Кристофера, и тот покорно последовал за карликом на середину комнаты. На мгновение он вспомнил того ассистента, которого клоун некоторое время назад использовал в своём номере и которому все завидовали. «Теперь, — подумал он, — я оказался на его месте».