Социальная поддержка – это биологическая потребность, а не альтернатива, и она должна лежать в основе любых методов профилактики и лечения. Осознание огромнейшего влияния травмы и лишений на развитие ребенка не должно приводить к обвинениям во всем родителей. Можно предположить, что родители делают все возможное, однако все родители нуждаются в помощи в воспитании своих детей. Практически все развитые страны мира, за исключением США, это осознают и обеспечивают в том или ином виде семьям гарантированную поддержку. Джеймс Хекман, лауреат Нобелевской премии 2000 года по экономике, продемонстрировал, что качественные программы для маленьких детей, задействующие родителей и способствующие развитию основных навыков у детей из неблагополучных семей, со временем более чем окупают себя за счет полученных результатов (36).

В начале 1970-х психолог Дэвид Олдс работал в детском саду в Балтиморе, где многие дети были родом из семей, пораженных нищетой, домашним насилием и наркоманией. Понимая невозможность улучшить условия проживания детей, занимаясь только их проблемами с успеваемостью, он запустил программу домашних визитов, в рамках которой обученные медсестры помогали матерям обеспечивать своим детям безопасную и стимулирующую развитие среду, одновременно с этим представляя лучшее будущее для себя. Двадцать лет спустя дети таких матерей были не только более здоровыми, но и гораздо реже сообщали о жестоком или пренебрежительном обращении, чем аналогичная группа детей, чьи матери не участвовали в программе. Кроме того, они чаще заканчивали школу, реже попадали в тюрьму и чаще получали высокооплачиваемую работу. Экономисты подсчитали, что каждый доллар, вложенный в программу домашних визитов, детские сады и дошкольные программы, позволяет сэкономить семь долларов на социальных пособиях, расходах на здравоохранение, лечение наркотической зависимости и тюремные заключения, не говоря про увеличение налоговых поступлений за счет хорошо оплачиваемой работы (37).

Когда я приезжаю в Европу, чтобы прочитать лекции, со мной часто связываются чиновники из министерств здравоохранения скандинавских стран, Великобритании, Германии и Нидерландов с просьбой встретиться с ними и поделиться последними наработками в области лечения травмированных детей, подростков и их семей. Подобное происходит и со многими моими коллегами. Эти страны уже позаботились о том, чтобы обеспечить всеобщий доступ к услугам здравоохранения, введя гарантированную минимальную зарплату, оплаченный отпуск по рождению ребенка для обоих родителей, а также обеспечив качественные детские сады для всех работающих матерей.

Может ли этот подход к здравоохранению как-то быть связан с тем фактом, что число заключенных в Норвегии составляет 71 на сто тысяч населения, в Нидерландах – 81 на сто тысяч, а в США – целых 781 на сто тысяч, в то время как уровень преступности в этих странах гораздо ниже, а стоимость медицинских услуг примерно в два раза меньше? Семьдесят процентов всех заключенных в Калифорнии росли в приемных семьях. США ежегодно тратят на заключенных 84 миллиарда долларов – примерно 44 тысячи долларов на каждого заключенного, в то время как северноевропейские страны намного меньше. Вместо этого они тратят деньги на то, чтобы помогать родителям воспитывать детей в безопасной и предсказуемой среде. Их успеваемость и уровень преступности говорят о явной эффективности таких инвестиций.

Весной 2003 года меня попросили встретиться с юношей, утверждавшим, что он был в детстве растлен Полом Шэнли, католическим священником, служившим в его приходе в городе Ньютон, штат Массачусетс. Ему было двадцать пять, и он как будто забыл про пережитое насилие, пока не услышал, что этот священник находится под следствием по делу о совращении маленьких мальчиков. Передо мной был поставлен следующий вопрос: хотя он, казалось бы, и «подавлял» воспоминания о насилии более десяти лет после его окончания, заслуживали ли они доверия и готов ли был я засвидетельствовать это в суде под присягой?

Я поделюсь с вами тем, что этот мужчина, которого я буду называть Джулианом, сказал мне, основываясь на моих изначальных заметках по делу (хотя его настоящее имя и было предано общественной огласке, я все равно использую псевдоним, так как надеюсь, что с тех пор ему удалось вернуть себе немного приватности и спокойствия).

Его случай иллюстрирует хитросплетения травматических воспоминаний. Кроме того, споры по делу отца Шэнли были типичным примером шумихи, которую поднимает эта проблема с тех самых пор, как психиатры в конце девятнадцатого века впервые описали необычную природу травматических воспоминаний.

11 февраля 2001 года Джулиан служил в военной полиции на военно-воздушной базе. Во время телефонного разговора его девушка, Рэйчел, с которой они созванивались ежедневно, упомянула про главную новость, прочитанную тем утром в «Boston Globe». Священника по фамилии Шэнли подозревали в растлении детей. Разве Джулиан не рассказывал ей про отца Шэнли, который был священником в его приходе, когда он жил в Ньютоне? «Он когда-нибудь делал что-то с тобой?» – спросила она.

Переполненный эмоциями, он сказал Рэйчел: «Мне нужно идти». Он позвонил руководителю своего звена, который пришел в сопровождении старшины. Вдвоем они отвели его к капеллану. Джулиан помнит, как сказал ему: «Вы в курсе, что происходит в Бостоне? Это случилось и со мной тоже». Услышав, как он сам произносит эти слова, Джулиан больше не сомневался: Шэнли определенно его растлил – хотя он и не помнил подробностей. Джулиану было невероятно стыдно за захлестнувшие его эмоции: он всегда был сильным малым, который держал все при себе.

В ту ночь он просидел, сгорбившись, в углу своей кровати, думая, что теряет рассудок, и переживая, что его отправят в психушку. На протяжении следующей недели к нему в голову продолжали приходить различные образы, и он боялся окончательно сломаться. Он раздумывал над тем, чтобы вонзить себе в ногу нож, лишь бы остановить эти видения. Затем панические атаки стали сопровождаться судорожными приступами, которые он называл «эпилептическими припадками». Он до крови царапал себе кожу. Ему постоянно было жарко, он потел и был возбужденным. Между приступами паники он «чувствовал себя словно зомби»; он наблюдал за собой со стороны, словно испытываемое им в действительности происходило с кем-то еще.