Я возвращаюсь на кухню.

— Дедушка звонил, — говорю я. — Он придет в гости. Тоже хочет фильм посмотреть.

Сандер молча доедает свой будетброд.

Папа запыхался. Тяжело дыша, он прислоняется к стене в коридоре. На лбу у него капли пота. Потрепанное серое пальто висит на нем, как на вешалке. Брюки сползают.

— Нет, Карин, четвертый этаж — это чересчур, — говорит он. — Это не для таких стариков, как я.

— Сейчас я тебя пивом угощу, — утешаю я папу.

В коридоре появляется Сандер. Он смотрит на папу. Папа смотрит на Сандера. Оба сутулятся и от этого кажутся ниже ростом. Впечатление такое, что они все время наклоняются, пригибаются, словно хотят пройти через низкий дверной проем.

— О, Сандер, привет! — говорит папа.

— Мне разрешили не спать, пока мама из Италии не позвонит!

— Конечно, конечно. Я и не собирался тебя укладывать, — виновато говорит папа. Он так и стоит в коридоре, не снимая пальто. С пальто капает на пол. Папа смотрит на меня. — Когда они должны позвонить? — спрашивает он.

— Ближе к одиннадцати. Им довольно далеко ехать. Но к одиннадцати они точно доберутся.

— Кто за рулем, не Жюли? Я надеюсь, Александр этого не допустит?

— Не знаю.

Папа переводит взгляд на Сандера, который молча прислушивается к нашему разговору. Потом снимает пальто и направляется в гостиную. Мы с Сандером идем в ванную. Ему надо умыться, почистить зубы и надеть пижаму.

— Когда мама позвонит, я ей скажу, что ты мне разрешила не спать и посмотреть фильм, — говорит Сандер.

— Хорошо.

— Мне нравится смотреть взрослые фильмы.

— Когда я была маленькой, мне тоже так казалось, — говорю я. — И папа — твой дедушка — разрешал мне смотреть такие фильмы, которые маленьким смотреть еще рано. Непонятные фильмы о непонятных вещах.

Я смотрю на Сандера. Сандер — на меня. Мы улыбаемся.

Услышав какой-то шум, мы одновременно оборачиваемся. В дверях стоит папа. Он вопросительно смотрит на нас. Сандер натягивает через голову пижамную куртку.

Папа говорит:

— Вы знаете, что у вас в гостиной кошка сидит?

— Знаем, — говорю я.

— А что она там делает?

— Эта кошка заблудилась, — объясняет Сандер. — Завтра мы развесим везде объявления, и, может быть, за ней придет хозяин. А если не придет, мы позвоним в полицию. По-моему, очень даже правильно звонить в полицию ради кошки, а не только из-за убийства или чего-нибудь такого.

— Она меня увидела и зашипела, — говорит папа.

— Не обращай внимания, — отвечаю я. — Просто она не знает, что, когда шипишь, все думают, что ты злишься. Это немного странная кошка.

— Ага, вот, значит, как.

Папа стоит, глядя на нас. Сандер в белой с синим хлопчатобумажной пижаме. И я с белым полотенцем в руках.

— Никогда не думал, что увижу тебя в такой роли, — говорит он, кивая.

Я кладу полотенце на край ванны.

— Да?

— Мы зарыли в землю сокровища! — вспоминает Сандер.

— Где? — спрашивает папа.

— В парке.

Папа кивает. Мы идем в гостиную. Кошка улеглась на кровати. Она почти уснула. Ей уже надоело фыркать, как только мы появляемся в поле ее зрения. Она лишь тихонько шипит, потом зевает.

— Как ее зовут? — интересуется папа.

— Кошка, — говорит Сандер. — Мы зовем ее просто Кошкой.

— Понятно. А как насчет того, чтобы попросить Кошку переместиться в другое место, чтобы на диване можно было сесть?

Я приношу блюдо с попкорном. Даю Сандеру бутылку лимонада. Папе достается пиво. Себе я наливаю стакан вина. Мы включаем телевизор. Скоро начнется фильм. Мы садимся рядышком на диване.

— Это старый фильм, — говорю я Сандеру. — Его снял Альфред Хичкок. А Хичкок делал довольно страшные фильмы. Хотя «Окно на задний двор» — не очень страшный, разве что чуть-чуть.

Папа говорит:

— Когда-то я мечтал о том, чтобы просто так сидеть у окна круглые сутки и смотреть на людей — как Джимми Стюарт. А теперь мне только это и остается.

— А я когда-то мечтала одеваться в платья Грейс Келли, — отвечаю я, улыбаясь.

— Тебе бы все шутить, — говорит папа. — А у меня теперь и работы нет, и Ингеборг от меня ушла.

Помолчав, он продолжает:

— Думаешь, я не знал о том, что в нашем издательстве всем было наплевать, пришел я на работу или нет? Никто даже не знал, что за книги я выпускаю, а начальство только и ждало, когда я уйду на пенсию, потому что им приходилось мне платить, и это было совершенно некстати. Все это я, конечно, знал. Но к своей работе надо относиться серьезно. Даже если, кроме тебя, к ней никто больше так не относится. Каждый должен выполнять свои обязанности изо дня в день, кроме воскресенья, по выходным можно отдыхать. А когда все пройдет и останется в прошлом, единственное, чем ты по праву сможешь гордиться, — это то, что ты сделал все, от тебя зависящее, и честно выполнил свой долг.

Мы с Сандером сидим молча. Едим попкорн.

Сандер спрашивает:

— Хочешь посмотреть мои футбольные стикерсы?

— Не сейчас, — говорит папа. — Сейчас начнется фильм.

— Только самого любимого стикерса у меня теперь нет, — шепчет Сандер. — Мы его в парке закопали. Там был Деннис Бергкамп.

— Понятно.

Папа, Сандер и я смотрим кино. Несколько раз папа поглядывает на часы. Иногда он смотрит на меня, пытаясь перехватить мой взгляд. Я объясняю Сандеру, что происходит на экране, — конечно, выборочно, не все подряд.

Я вспоминаю фотографию Рикарда Блума и думаю: он действительно чем-то похож на Джеймса Стюарта. Сандер кладет голову мне на плечо. Время от времени глаза у него закрываются, но внезапно он вздрагивает и снова смотрит на экран. Его теплое обмякшее тельце прижимается ко мне. Пижама у него мягкая, от тонких волос слегка пахнет мылом.

* * *

Вечером накануне отъезда в Италию Сандер позволил Жюли спеть ему на ночь колыбельную. Хотя, вообще-то, он ей этого не разрешал. За день до того, как ему исполнилось семь с половиной лет, он сказал: «Не хочу больше, чтобы ты мне пела».

Жюли еще пару раз пыталась спеть ему колыбельную, но Сандер говорил: «Ты что, забыла новые правила? Больше мне петь не надо».

Но накануне отъезда в Италию он разрешил ей это, и Жюли сделала так, как делала, пока Сандер был маленький — совсем маленький. Она спела ему все четыре колыбельные, которые знала наизусть, а потом прочитала вечернюю молитву — ту, что читала своим детям бабушка, а нам — наша мама.