Патти была юна и простодушна, недавно окончила юридический факультет и не обладала той многолетней убежденностью опытных адвокатов, отлично знающих, что большинство их подзащитных виновны. Но из-за отсутствия опыта ее уверенность в невиновности Говарда Хаупта не становилась менее убедительной. Слушая слова Патти, я поймала себя на мысли: а что, если он и вправду невиновен? И меня потряс страх возможности роковой ошибки в этом деле, того, что осужден и отправлен в тюрьму, возможно, невиновный человек.

Патти взглянула на часы и допила вино. Была почти полночь.

— Но присяжные убеждены? — произнесла она, продолжая свою мысль. — Кто же знает? В ходе отбора присяжных судья задал вопрос: считает ли кто-то из них, что не сможет быть объективным по отношению к обвиняемому? Все они решительно замотали головами. Но какова вероятность того, что предубежденный присяжный правильно оценит свою необъективность? Все присяжные заявляют, что они будут принимать решение исходя, в первую очередь, из презумпции невиновности. А что они думают на самом деле? «Если государство проявляет такое беспокойство, то он, наверное, виновен». Я уверена, это будет трудная борьба. Убит маленький мальчик. Пять человек дали показания в суде и указали на Говарда Хаупта. Присяжные, совершенно очевидно, будут думать, что не могут же все эти пятеро свидетелей ошибаться. Это было бы противно здравому смыслу. И вот вы приходите сюда и втолковываете им, что то, что им представляется доказанным, не обязательно является правдой. Правдой, — повторила Патти. — Перед этим процессом я бы поспорила о том, что такое правда и что такое справедливость. Теперь, когда я вижу, как Говард Хаупт в зале суда борется за свою жизнь, которую он может потерять, и испытывает страх смерти, я чувствую, что не уверена ни в чем.

* * *

В январе 1989 года, в пятницу утром, в 9:15 я заняла место на свидетельской трибуне. Более двух часов Стив Стайн задавал мне вопросы о тех факторах, которые могут оказывать влияние на приобретение, сохранение и извлечение воспоминаний. Я представила основные результаты научных исследований, ссылаясь на десятки работ и комментируя их с привлечением примеров, аналогичных ситуации, сложившейся в деле Говарда Хаупта в отношении показаний очевидцев.

После того как Стайн закончил свой первоначальный опрос, судья объявил перерыв на ланч, и Стайн предложил мне присоединиться к компании стороны защиты и перекусить в маленьком сэндвич-баре через дорогу. «Это единственное место, где Говард чувствует себя комфортно, — пояснила мне Патти, пока мы спускались из зала суда, протискиваясь между телевизионными и газетными репортерами, — единственное место, где люди не таращатся на него, как в зоопарке на диковинное животное».

Официант принял наш заказ. Хаупт заказал сэндвич с копченой говядиной и сложил на столе руки. У него были длинные изящные пальцы, прожилки под почти белой кожей казались бледными и тонкими. Глаза его тоже были светлыми, бледно-голубыми, с белками, пронизанными сеточкой лопнувших капилляров.

— Как вы держитесь? — спросила я у него, когда мы закончили обед. На другом краю стола, голова к голове, беседовали Патти и Стайн.

Он приподнял брови, открыл рот и снова закрыл его. Я поняла, что задала недопустимый вопрос.

— Это какой-то кошмар, — сказал он наконец. — Моя жизнь превратилась в кошмар. Каждое утро я просыпаюсь с надеждой, что все закончилось, но оно продолжается. Этот кошмар все время со мной. Он никогда не кончится.

Я смотрела, как он вставал из-за стола (его движения были напряженными и как бы заторможенными), и представила себе тот момент, ровно год назад, когда он, открыв почтовый ящик, нашел письмо с просьбой позвонить в офис шерифа в связи с похищением и убийством семилетнего мальчика в Лас-Вегасе, штат Невада. Все начиналось совсем безобидно — через почту, письмом с уведомлением о вручении — именно так начался для Говарда Хаупта весь этот ужас. И теперь уже ничто и никогда не будет как прежде.

* * *

В 13 часов мы вернулись в зал суда, и я в течение трех часов давала свидетельские показания в ходе перекрестного допроса, проводимого стороной обвинения. При первоначальном допросе свидетеля выставившей стороной, когда вопросы мне задает сторона защиты, я обычно точно знаю, чего ждать, и ощущаю контроль над ситуацией. Но при перекрестном допросе, лицом к лицу с прокурором, старающимся опровергнуть каждое мое слово и задающим изощренные вопросы в попытках запутать меня и утопить в противоречиях, в порядке мелкой подлости возвращающего мне исковерканные статистические данные и результаты исследований, — вот тут могут происходить непредсказуемые вещи.

Этот прокурор начал с обычных в таких случаях вопросов, принижающих значение моих исследований и выставляющих меня в роли наемника.

— Сколько раз вы давали показания в суде относительно воспоминаний свидетелей?

— Я давала такие показания сотни раз, — ответила я.

— И вам оплачивали ваши показания?

— Мне оплачивали мое время — предварительную подготовку, время в дороге, сами показания и так далее.

— Каков размер вашего гонорара в данном случае?

— За все мои приготовления, поездки и показания я ожидаю получить порядка трех с половиной тысяч долларов, — ответила я.

Он помедлил минутку, обернувшись к присяжным и подняв брови. Это огромная сумма, как бы говорили поднятые брови. Вы зарабатываете таким способом, то есть предлагая высказать свое мнение?

После основательной паузы он продолжил:

— Вы в состоянии дать определение памяти?

— Память — это поток информации в человеческий разум, хранение информации там и извлечение этой информации для использования ее в высших психических процессах вспоминания, мышления, вынесения суждений и принятия решений.

— Правда ли, что в сфере вашей деятельности психологи не сходятся во мнениях насчет того, что такое память?

— Да, по поводу памяти среди ученых существует много разногласий.

— И в этой сфере существуют разногласия насчет того, как она работает?

— Да, существуют некоторые разногласия.

— Нет ли среди психологов каких-либо заметных фигур, полагающих экспертные показания в этой сфере неуместными?

— Да, есть и такие.

Похоже, что он имел в виду Майкла Макклоски и Говарда Эгета — двух весьма уважаемых психологов-экспериментаторов, упорно выступающих против присутствия в зале суда психологов-исследователей, в том числе и моего присутствия. Они считают, что не существует никаких оснований утверждать, что присяжные чрезмерно доверяют показаниям свидетелей, что факторы, которые потенциально могут повлиять на достоверность свидетельских показаний, — стресс, концентрация внимания на оружии, межрасовая идентификация, постсобытийная информация, наводящие вопросы — или недостаточно хорошо описаны в работах исследователей, или же достаточно очевидны присяжным и что свидетельства экспертов тоже могут быть заведомо ложными и имеющими преюдициальное значение.