Как только судья огласил приговор и сурдопереводчик сообщил последние цифры со словами «отсрочка исполнения наказания», со всех сторон зазвучали жуткие нечленораздельные вопли.

— Что значит «отсутствие судимостей»?! Столько лет насиловать, десятки жертв — и отсрочка?!

Полиция пыталась угомонить разбушевавшуюся публику, однако шум еще долго не утихал. Крики, вопли и возгласы «аллилуйя» слились в единый хор, в зале царил настоящий хаос. Обступив адвоката Хвана, с улыбками во весь рот братья Ли пожимали ему руки. Кан Инхо взглянул на Пак Бохёна: с потерянным видом, невидящим взглядом тот уставился в пустоту — лишь ему предстояло вернуться в изолятор, чтобы отсидеть реальный срок. В его маленьких крысиных глазках поблескивали слезы. Ему единственному придется отвечать за свои преступления. Государственный защитник с заспанным лицом равнодушно собирал бумаги. Кан Имхо вышел из зала суда под рыдания мамы Ёнду. Прихожане муджинской церкви Великой Славы распевали хвалебный гимн. А небо, как ни в чем не бывало, было ослепительно-синим.

На следующий день Кан Инхо еще только собирался на работу, когда его поставили в известность, что он уволен, а если точнее, с ним расторгнут договор на замещение должности преподавателя на временный срок. В качестве причин назвали дискредитацию доброго имени школы-интерната как юридического образования и нарушение дисциплинарных норм. Вместе с ним были уволены еще четверо преподавателей, принявших сторону ребят; остальных, выражавших молчаливое одобрение, наказали сокращением оклада. С того дня ворота интерната «Чаэ» наглухо закрыли, и ежедневно по утрам, ко времени прибытия директора и зама, родители устраивали акции протеста. На въезде поставили частных полицейских. Уволенные преподаватели каждый день стояли перед воротами. А воспитанники толпились возле окон, глядя на своих учителей издалека.

Несколько дней спустя в обеденном меню интерната «Чаэ» предполагался суп из морской капусты и яичный рулет. Однако когда ассистент по кухне пошел в продовольственный блок, то обнаружил, что купленные утром яйца — все десять коробок — бесследно пропали. В тот момент, когда он докладывал об этом главному повару, в коридоре на первом этаже, где располагался кабинет директора, послышался громкий топот ног. На перемене после второго урока около тридцати человек ворвались в кабинет директора, пинками открыв дверь. Там как раз сидела и Юн Чаэ.

— Вы что творите? — завопила она.

— Мы не потерпим в качестве директора гнусного подонка.

Верните наших учителей, что стоят за воротами школы!

— Директор и зам пусть приносят извинения за то, что возвели на нас напраслину, обозвав лгунами.

Ли Гансок, окинув их ледяным взглядом, поднял трубку интерфона и нажал на кнопку вызова охраны.

— Эй, это я! Вы там что, уснули? В мой кабинет ворвались эти сукины дети. Вызывайте учителей либо полицию от ворот! Какого черта я должен возиться с этой мелюзгой? Совсем в мое отсутствие распоясались!

Тогда один ученик с грохотом придвинул диван к двери, устроив баррикаду. Если до сих пор директор еще чувствовал себя королем положения, то тут его лицо побелело от страха.

— Чаэ! По… послушай! Скажи им, чтоб по-быстрому убирались отсюда.

Его голос звучал испуганно. Юн Чаэ перевела ученикам слова директора. Дети же не двинулись с места, исподлобья сверля глазами директора. К этому времени, видно, успели прибежать учителя и полицейские — в дверь затарабанили. Дети шаг за шагом приближались к директору и Юн Чаэ. Их глаза сверкали ненавистью и гневом.

— На этом столе измывались над маленькой Юри? — спросил один из них у Юн Чаэ.

Ли Гансок повернулся к ней, и та, чуть помявшись, перевела.

— Это он угрожал, что расправится с ней, если она все расскажет нам? — спросил мальчишка, который в тот роковой день, когда Ёнду стала свидетельницей изнасилования Юри, тоже видел все через окно.

— Прекратите! — прикрикнула Юн Чаэ.

Тут же один из учеников повернулся к ней:

— Ты же науськала старшеклассниц, чтобы они затащили Ёнду в прачечную? И там устроили ей пытки?

— Говоришь, глухонемые по жизни испорченные и распущенные? — подавшись вперед, в запале жестикулировал мальчишка.

После минутного колебания она проворно подскочила к дверям и, толкнув диван, попыталась провернуть ручку. И в помещении будто что-то взорвалось. Ее попытка к бегству еще больше раззадорила ребят и послужила сигналом к атаке — они закидали ее яйцами и мукой, что прихватили с собой. Ли Гансок, улучив момент, успел спрятался под стол, в неразберихе дети позабыли о нем и под горячую руку превратили Юн Чаэ в чучело, перемазанное с ног до головы в яйцах и муке.

Все тридцать ребят были привлечены к ответственности за физическую расправу. После того как фото перепачканной Юн Чаэ поместили в муджинских газетах, общественное мнение, до этого поддерживавшее воспитанников и рабочую группу, стало резко охладевать.

«Ситуация в интернате «Чаэ» вышла из-под контроля…»; «Воспитанники интерната учинили расправу над молодой преподавательницей, которая не имеет отношения к нынешнему делу»; «Жители возмущены: как можно так поступить с учительницей?»

Фото вымазанной в яйцах учительницы с растрепанными волосами произвело сенсацию и шокировало многих. В тот день охрана все-таки силком вломилась в кабинет, снеся дверь с петель, а Юн Чаэ с воплями бросилась в душевую, после обратилась в полицию и как ни в чем не бывало дала показания. А на следующий день ее неожиданно госпитализировали в Муджинскую университетскую больницу с предписаниями пройти месячный курс в стационаре. Консервативные газеты помещали статьи следующего содержания: «Молодая хрупкая девушка подверглась насилию со стороны крепких рослых учеников, в результате на ее теле остались многочисленные синяки и ушибы, веки порваны. Как следствие, ее преследует социофобия, а в будущем грозят серьезные осложнения». В довершение газеты сообщали: «После инцидента воспитанники принесли свои письменные извинения, однако со стороны интерната было заявлено, что расследование будет продолжено вплоть до выявления зачинщиков нападения. Также в целях налаживания расшатавшейся дисциплины и из педагогических соображений руководство интерната никому не собирается делать поблажки и оказывать снисхождение».

Ситуация в интернате «Чаэ» накалилась до предела и совершенно вышла из-под контроля. Родители забрали детей из общежития, а дети отказывались ходить даже в школу. У кого была возможность, перевели своих сыновей и дочерей в другой город. Четверо уволенных преподавателей и родители учеников установили тент перед муджинским отделом образования и устроили забастовку.

«Требуем учредить муниципальную школу для детей-инвалидов!»

«Требуем восстановления в должности незаконно уволенных преподавателей!»

«Мы не вернемся в школу, где вновь приступили к своим обязанностям преподаватели-насильники!»