Он не знал, как завтра придет в школу и какими глазами будет смотреть на коллег и ребят. Ветер ледяной, а ступни ног жгло так, словно он шагал по раскаленному асфальту. Весь долгий день и бесконечно длинную ночь перед глазами мелькали изобличающие пальцы, тыкающие в него, дескать, какой ты учитель, ежели изнасиловал и довел до смерти свою ученицу. Ему страшно было представить, как он посмотрит в лица смышленой Ёнду, ее родителей и Минсу. Одно воспоминание о сочащемся неприязнью взгляде Пака уже кромсало его тело на части. Ему хотелось съежиться, свернуться в улитку, стать крохотным, неразличимым в густом беспросветном мраке и липкой сырости.

Похоже, ничего не оставалось, как вернуться в квартиру, собрать свой нехитрый скарб, загрузить в машину и как можно скорее оставить это место. Но даже если он решится на отъезд, ехать, по сути, и некуда. Дома предстоит неприятный разговор с женой обо всем, что случилось в Муджине. А раз предстоит выяснять отношения, то не лучше ли остаться здесь? Однако оправдания были никудышные, а истина — неоспоримой. Нет пути ни вперед, ни назад — всюду мрак и беспросветность. И шепот, назойливо звучавший в ушах, подначивал: мол, не лучше ли будет, напитавшись этой темнотой, войти в море и уснуть на веки вечные?

Постепенно, по кусочкам в памяти начал всплывать тот день. Поздней весной или ранним летом — впрочем, не важно — внезапно грянула жара, духота стояла страшная. А в его части снова ввели режим боевой готовности номер один. Естественно, отлучки, ночевки вне части, телефонные звонки — все было под запретом. Мёнхи тогда готовилась к повторным экзаменам в университет — первую попытку она провалила. Он знал, что она приедет на предстоящие выходные и будет ждать его напротив части. Однако в те дни его постоянно доставал старший по службе, и все его силы уходили на то, чтобы не превратиться в убийцу. И вот в один из таких жарких дней, когда он, маршируя под палящими лучами солнца, изводил себя мыслями, убить эту падлу или нет, убить или нет, от Мёнхи пришло письмо весьма мрачного содержания: из-за ее провала на вступительных экзаменах родители почти открыто презирают ее; старшие брат с сестрой — студенты престижных университетов — тоже смотрят на нее с пренебрежением. А во время очередной стычки с родителями она ни с того ни с сего заявила, что вместо университета пойдет замуж! Потрясенным родителям она назвала имя своего учителя, его имя — Кан Инхо. И поэтому слезно просила его в следующую увольнительную встретиться с родителями. Он был потрясен не меньше ее родителей. Военнослужащий сухопутных сил Республики Кореи, двадцатипятилетний Кан Инхо был совершенно не в состоянии предсказать собственное будущее, тем более вписать в него Мёнхи. Поэтому, когда на следующей неделе она приехала в часть, он отказался встречи под предлогом болезни. Через неделю Мёнхи приехала снова. И он снова не вышел на встречу с ней. Письма участились. Это были послания школьницы-неудачницы, она писала, как ей тяжко и тоскливо. Он оставлял письма без ответа, а со временем стал лишь мельком просматривать их и, бывало, порвав на клочки, выбрасывал в мусорную корзину в туалете. И вот однажды он получил последнее письмо от нее. Она снова провалилась на экзаменах, однако тон письма был на удивление ровным и невозмутимым. Обманутый этим спокойствием, он отбросил угрызения совести, решив, что теперь наконец можно поставить точку в их отношениях. Иногда он даже мысленно молил, чтобы она была счастлива. Однако, когда он вернулся из армии, коллега, работавший с ним ранее в школе, сообщил новость: в начале зимы Мёнхи покончила с собой.

Порыв ночного ветра хлестанул его по шее. Смяв пустую сигаретную пачку в кулаке, Кан Инхо уставился в темноту. И из черноты выступил чей-то силуэт. По-детски простодушное лицо, точь-в-точь юные лица его нынешних воспитанников. Хотя, наверно, в те далекие времена его лицо тоже было по-юношески наивным. Коротко стриженная голова медленно приближалась, зависнув во мраке, словно воздушный шарик. Он долго вглядывался. И когда его губы сомкнулись, чтобы произнести имя, резкая, невыносимая боль скрутила его тело. Только теперь он осознал, что там, глубоко под ребрами, все это время огромной опухолью зрело чувство вины. Гноящаяся опухоль цвета плесени… И звалась она Чан Мёнхи. Он мучительно выдавил из себя это имя. Раскаленный комок обжег внутренности, саданул под ребра и теперь рвался сквозь горло.

— Про… прости, прошу, прости меня, Мёнхи! Мне так жаль…

Co Юджмн сидела на лестнице у дома Кан Инхо. Белый шарф поверх бежевого плаща флагом капитуляции развевался на ветру. Увидев Кан Инхо, она поднялась.

— Ты в порядке?

Коротко дакнув, он направился к подъезду.

— Учитель Кан! Инхо! Надо поговорить!

— Я устал, давай потом…

Он стал подниматься по лестнице. И почувствовал, что она идет следом. Не оглядываясь, он остановился и проговорил:

— Хочешь, чтобы теперь еще и фото наше в интернете засветилось?

Она не ответила. Внезапно его обуял гнев — ни на кого конкретно и на всех вокруг.

— И чтобы напоследок я развелся с женой?

Неожиданно громкий возглас гулким эхом отскочил от облупленных стен подъезда в задрипанной многоэтажке.

Со Юджин не проронила ни звука. Тут он оглянулся. Стоя двумя ступеньками ниже, она смотрела на него. На ее лице читались изумление, укор и одновременно печаль. Ему стало стыдно за свою вспышку, и он обреченно повернул обратно, вышел во двор. Туман добрался и сюда — все дышало сыростью, промозглый холод пробирал до костей. Они присели на скамейку перед домом. Тусклый фонарь, свет которого практически полностью поглотил туман, все же хорохорился, едва заметно помигивая и словно говоря: какой-никакой, а свет.

— Мой отец был учителем в начальной школе. Только сейчас понимаю, как часто ему приходилось закрывать глаза на несправедливости и как глубоко прятать свою гордость, да что там прятать — ему пришлось скомкать и выкинуть на мусорку все свое достоинство ради того, чтобы в условиях военной диктатуры Пак Чонхи поставить нас со старшей сестрой на ноги и даже дать нам высшее образование. А Кан Инхо заявился сюда, в Муджин, совсем не по учительскому призванию, а лишь в надежде на крошки со стола. И при этом ни с того ни с сего возомнил себя борцом за справедливость. Видишь ли, благодаря тому, что отец прожил свою жизнь, так сказать, с поджатым хвостом, я смог учиться в университете и особых трудностей в жизни не испытывал. Помнишь, ты говорила, что после смерти отца, известного своей честностью и неподкупностью пастора Со, вы страдали от бедности? Не знаю. Будь один, я бы, может быть, и повоевал, но как быть с Сэми?.. У меня не хватит решимости сделать мою дочь бедной и несчастной из-за своих желаний добиться иллюзорной справедливости. Мой ребенок рано или поздно узнает о том, что сегодня всплыло в интернете, и я, будучи отцом этого ребенка, не смогу так же, как твой отец…

— Сегодня, когда ты ушел, мне сообщили, что Ханыль стало плохо, и я поехала в Муджинскую университетскую больницу, — ни с того ни с сего ровным голосом сказала Со Юджин.

Он сидел, не скрывая досады, зажав в зубах очередную сигарету, но после этих слов замер.