дотошно меня допрашивать. Откровенно говоря, он вел себя крайне недружелюбно и даже обыскал без разрешения мой номер и вещи. Я не сомневался, что результаты обыска убедят его в правдивости моих слов – в том, что я хочу прославить их героя Жун Цзиньчжэня, поэтому не возражал против этой незаконной проверки. Однако он по-прежнему мне не верил, все о чем-то допытывался, придирался и в конце концов заявил, что должен забрать все мои документы: удостоверение журналиста, служебный пропуск, удостоверение личности и членский билет союза писателей, а еще блокнот, в котором я делал заметки, – сказал, что им нужно навести обо мне справки. Я спросил, когда мне все это вернут, он ответил, что это зависит от итогов расследования.

Ту ночь я провел без сна.

Наутро меня отыскал тот же человек, Линь, только теперь его отношение ко мне заметно улучшилось: первым делом он как следует извинился за свою бесцеремонность и любезно вернул мне документы с блокнотом. Очевидно, он остался доволен результатами проверки, как, впрочем, я и ожидал. Неожиданностью стала прекрасная новость, которую он мне принес: со мной хотел увидеться начальник отдела.

В сопровождении Линя я уверенно пересек три поста и очутился в запретном «дворе внутри двора».

Три поста: первый стерегла военная полиция, два человека, вооруженных пистолетами, с дубинками на поясе; второй пост охраняли солдаты Народно-освободительной армии, тоже двое, с черными блестящими винтовками, по забору вилась колючая проволока, посреди прохода стоял круглый каменный блокгауз, оснащенный телефоном и, кажется, пулеметом; третий пост патрулировал, прохаживаясь туда-обратно, всего один человек в штатском, безоружный, с рацией.

Надо сказать, я до сих пор не знаю, что это за отдел такой – 701-й, кому он подчиняется, военным, или полиции, или местному самоуправлению? Как я заметил, большинство его сотрудников были в штатском, но встречались и те, кто носил военную форму. Машины я видел и с гражданскими, и с военными номерными знаками, военные попадались реже. Кого бы я ни спрашивал, отвечали мне всегда одинаково: во-первых, напоминали мне, подобных вопросов следует избегать; а во-вторых, они и сами не знают, достаточно того, что это секретная госструктура, и неважно, кто ее контролирует, армия или органы местной власти – и то и другое принадлежит государству. Понятно, что государству… что тут еще можно сказать? Я перестал спрашивать, толку от этого все равно не было. Некое важное госведомство. Подобные организации необходимы любой стране, так же, как любому дому нужны свои меры безопасности. Без них невозможно обойтись, в их существовании нет ничего странного. Странным было бы их отсутствие.

Миновав третий пост, мы вышли к прямой тенистой тропе, обрамленной высокими, пышными деревьями. Птицы перескакивали с ветки на ветку, щебетали, вили гнезда; казалось, нас занесло в место, куда редко ступает нога человека, и чем дальше мы пойдем, тем меньше вероятность встретить хоть одну живую душу. Однако вскоре я увидел впереди красивое здание, шестиэтажное, облицованное коричневой плиткой, величественное и незыблемое. Перед ним простиралась площадка размером с половину футбольного поля, по бокам от нее тянулись прямоугольные газоны, а в центре стоял квадратный пьедестал с охапками свежих цветов, и среди цветов восседала каменная статуя, по форме и цвету похожая на «Мыслителя» Родена. Сперва я принял ее за копию «Мыслителя», но когда подошел ближе и обнаружил, что на голове у статуи «очки», а на постаменте в энергичном каллиграфическом стиле выгравирован иероглиф «ДУША», понял, что ошибся. Я снова пригляделся: каменный человек кого-то смутно напоминал, но я никак не мог сообразить, кого именно. Я спросил Линя, кто это, оказалось – Жун Цзиньчжэнь.

Я долго стоял перед статуей. Освещенный лучами солнца, Жун Цзиньчжэнь, подперев подбородок рукой, смотрел на меня осмысленно и выразительно, одновременно похожий и не похожий на Жун Цзиньчжэня из «Линшаньской здравницы», как человек в расцвете сил – на самого себя в старости.

Когда мы распрощались с ним, Линь, вместо того чтобы направиться к большому зданию, как я того ожидал, обошел его и привел меня в небольшой двухэтажный домик из серого кирпича с белым «швом», в западном стиле, а точнее, в пустую приемную на первом этаже. Оставив меня в приемной, Линь куда-то ушел; вскоре из коридора донесся звонкий стук металла о пол, и в комнату вошел, хромая, старик с тростью. Едва завидев меня, старик приветливо воскликнул:

– А, здравствуйте, товарищ журналист! Пожмем руки. – Я торопливо шагнул вперед, пожал ему руку и предложил присесть на диван.

– По-хорошему, мне следовало прийти к вам, ведь это я захотел с вами встретиться, – сказал он, усаживаясь. – Но сами видите, хожу я с трудом, пришлось пригласить вас сюда.

– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – вы тот самый человек, который забрал Жун Цзиньчжэня из университета – господин Чжэн.

Он рассмеялся.

– Это она меня выдала, да? – указал он тростью на больную ногу. – А вы, журналисты, друг на друга не похожи. Неплохо, неплохо. Да, это я, а теперь позвольте спросить: кто вы такой?

«Ты же видел мои документы, – подумал я. – Зачем мне еще что-то объяснять?»

Но из уважения к этому человеку я все же в двух словах рассказал о себе.

Выслушав меня, он помахал пачкой бумаг и спросил:

– Откуда вы все это узнали?

Бумаги у него в руке были ксерокопией моего блокнота!

– Почему вы без разрешения копируете мои записи? – спросил я.

– Не сердитесь, – сказал он, – что нам было делать? За ваш блокнот отвечали пятеро, если бы мы читали по очереди, боюсь, раньше, чем через три-четыре дня, вы бы его не увидели. А так мы все его прочли, все с ним в порядке, секретной информации в нем нет, поэтому блокнот снова ваш, а не то стал бы моим.

Он улыбнулся и добавил:

– Со вчерашнего вечера мне не дает покоя один вопрос: откуда вам об этом известно? Расскажете мне, товарищ журналист?

Я кратко описал то, что видел и слышал в санатории.

Он понимающе усмехнулся:

– То есть вы, так сказать, сын нашего отдела.

– Не может такого быть, мой отец – инженер, – возразил я.

– Что значит не может? Как зовут вашего отца? Вдруг я его знаю.

Я назвал имя.

– Знаете?

– Нет, не знаком.

– Вот и я о том же. Отец не имеет никакого отношения к вашему отделу.

– Никто из посторонних не может попасть в «Линшаньскую здравницу».

Я был потрясен. Отец доживал последние дни, а мы до сих пор понятия не имели, кто он такой. И разумеется, если бы не этот случайный разговор, я так